Подтексты. 15 путешествий по российской глубинке в поисках просвета - Евгения Волункова

— Я позвонила ей и попросила взять с собой участкового, — рассказывает Нина Волокитина. — Чтобы они приехали, побеседовали с ним. Я ж не знала, что они возьмут с собой главу администрации и ментов этих[21]!

— И вот залетают в дом три мента... — вспоминает Елена.

— Я начала говорить им, что он ее обижает вечно, — перебивает Нина. — Ну они ее в машину посадили и повезли в администрацию на беседу.

Елена рассказывает, что села в машину с главой администрации Ольгой Треневой, а оперативники ехали сзади. Когда подъезжали к мосту, Тренева увидела идущего домой Сорокина и указала на него полицейским. Полицейские остановились и затолкали его в машину.

— Мы приехали в администрацию, два часа сидим, а их нет. Я думала, нас из-за ребенка сюда привезли, и понять не могу, где они столько времени Серегу возят. Попросилась выйти покурить. Только выхожу, и эта «Нива» подлетает. Сидит там Сорокин, и у него рожа какая-то не такая. Че-то было, может, зареванный или че. Меня менты хватают, ведут в администрацию. «Пиши, сука, что это он!» Я: «Что — он?» «Пиши, что он убил!» «Кого?» «Стариков! Он сознался, сказал, что вы вместе с ним убивали! Пиши, что это он, иначе сядешь на двадцать лет, а если напишешь, мы тебя отмажем». Я отказывалась писать, тогда один взял бумагу, скрутил и давай хлестать меня по лицу. «Пиши, иначе сядешь!» Предлагал мне взять опохмелиться. Два мужика наручники крутят перед моим лицом, я, конечно, напугалась. Но все равно сказала, что ничего не буду подписывать, что не он это. Когда меня потом выпустили из кабинета, я убежала от испуга, аж тапки порвала.

— Ленка позвонила мне, говорит: «Нас за убийство сажают! Это ты ментам позвонила, че хочешь, то и делай!» — рассказывает Нина. — У меня волосы дыбом! Я ее нашла, говорю: «Ты зачем убежала, точно посадят же!» Привела назад. Мы там долго сидели, слышали, как работники администрации говорили, что ментам с Москвы пришло последнее предупреждение, мол, если сейчас не найдут убийц, все, вылетят с работы. Так что «этих» уже точно не отпустят.

— Сорокина после меня завели в кабинет, — говорит Елена. — Я его и не видела почти. Меня отпустили, как они потом сказали, из-за ребенка. Пожалели.

Волокитина вспоминает, что поздно вечером того же дня полицейские приехали к ней домой за вещами мужа. Говорили, что он на деньги стариков купил себе одежду.

— Два года назад мы купили ему спортивный костюм, они подумали, что на деньги стариков куплен. Я говорю: «Че, не видно, новая кофта или не новая?»

Отказ от первоначальных показаний в суде Сергей Сорокин мотивировал угрозами изнасилования со стороны оперативников. Когда его оправдали, он рассказывал об этом жене.

«Вывезли, — рассказывает, — в лес, угрожали ему палку затолкать. Я ему говорю: “Ты что, палку испугался? Ну, че бы они, засунули, ага? Меня вон тоже они держали, но я же не написала ничего. А ты палку напугался!” А он человек такой... боязливый. Он думал, что он скажет на себя, но это не подтвердится. Он же не виноват, за что его посадят?»

Когда Сорокин освободился, решил, что этот кошмар закончился: он невиновен, его справедливо оправдали, разве может еще что-то случиться? Жил как обычно, работал. Не читал приходившие на почту бумаги из суда. На второй суд в итоге поехал сразу после работы. Там его и закрыли. На этот раз надолго.

«ЗАСУНЕМ В ЖОПУ И ВЫЛОЖИМ В ИНТЕРНЕТ»

Из письма Сергея Сорокина в юридическую консультацию «Человек и закон» (орфография и пунктуация сохранены): «Прошу вас помочь и разобраться в моем не простом запутоном деле. Ведь мы страдаем ни за что, а настоящие преступники находятся на свободе. Зарание извеняюсь за орфографические ошибки».

Вот как свое задержание описывал сам Сергей Сорокин: «Я в тот день шел домой, метров десять осталось. И тут “УАЗик” остановился, трое мне дорогу перекрыли: “Че гуляешь, у тебя маленький ребенок! Садись, поехали!” Наручники мне надели и отвезли в лес. Там пристегнули наручники к дереву, начали бить по ребрам да по почкам. Потом начали издеваться: “Штаны сними, мы тебе в жопу ветку затолкаем, все снимем, выложим в интернет!”

Я поверил им, я впервые с таким столкнулся. У меня еще состояние было... Я под этим делом не соображал. Говорили, если я буду отказываться, мне будет хуже. Угрожали, что ногу мне прострелят и скажут, побег у тебя был. И ребенка в детский дом отдадим».

По словам Сорокина, после того как он согласился взять вину в убийстве пенсионеров на себя, его отвезли в дом Баранова. «Я там никогда раньше не был. Мне все показали, объяснили, как надо показать и рассказать. Вот они меня в 10 утра забрали, а следователь приехал в семь вечера, и только потом появился адвокат. Я второй раз, когда в доме показывал уже при адвокате, я ошибки делал. А они говорили между собой: “Да мы сейчас его повезем в администрацию, скажем, забыл то-то, но вспомнил, пока ехал”».

По словам Сорокина, оговорить Севостьянова и Подойницына его заставили сотрудники полиции. Только когда Сорокин осознал, что все серьезно и его невиновность никто доказывать не собирается, он решился отказаться от своих показаний. Но было поздно.

Елена и Нина наперебой рассказывают, что, по их мнению, в расследовании не так. Что они хотели пройти допрос на детекторе лжи, но им отказали. Что продавщица Зенкова, которая якобы видела, как в ночь убийства Сорокин покупал водку, старая, с плохой памятью, путалась в показаниях и через месяц могла не вспомнить, кого она видела в темноте.

Что с Подойницыным и Севостьяновым Сорокин не общался. «С Севостьяновым он как-то ехал из Читы в автобусе, тот его пригласил на работу с собой. Вот у него его номер был забит. Номер Подойницына тоже был, он два года назад у нас был, с женой приходил, на улице выпивали».

Говорят, что потерпевшая, внучка Баранова, заявила, помимо денег, о пропаже нескольких бутылок водки. Елена и Нина не понимают, зачем убийцам понадобилось идти в магазин за водкой, если ее и так украли?

Четырехлетний Олежка во время разговора бегает по комнате и пытается привлечь к себе внимание.

— Олежка папу помнит? — спрашиваю Лену.

— Не знаю... Я фото ему показываю, говорю, вон папа.

— Па-а-апа! — кричит Олежка,