Госпожа сочинительница - Елена Арсеньева

– Черт возьми, Додо! – воскликнул он однажды со своей всегдашней скабрезной прямотой. – В конце концов, вы старше меня! – К тому времени граф Андрей уже перестал интересничать с возрастом и охотно признавал старшинство супруги – особенно когда была возможность ее за что-то упрекнуть. – Вы старше меня, а я должен приводить вам примеры из отечественной истории!

Додо уставилась на мужа заплаканными глазами (только что произошла отвратительная сцена со свекровью, порядком выжившей из ума от общего отравления организма собственной желчью).

– Что вы имеете в виду?

– Ну, что-что… – усмехнулся граф Андрей. – Что же еще, как не тот премилый анекдотец из жизни матушки Екатерины… О, я прекрасно понимаю, что это всего лишь злоязычная шутка, но говорят, сама императрица Елизавета Петровна порекомендовала ей поискать успеха на стороне, когда стало известно, что император Петр Федорович не способен дать России будущего наследника престола…

Додо вытаращила свои хорошенькие влажные глазки, а граф Андрей подмигнул – и, небрежно насвистывая, вышел.

Итак, было дано недвусмысленное разрешение на адюльтер… Беда лишь в том, что у Додо пока еще не было до сего занятия ни малой охоты!

Вот именно – пока! Прежде всего потому, что не находилось предмета, с коим дозволенный адюльтер возможно было совершить.

Случай, впрочем, вскоре представился. Предмет явился.

В 1836 году супруги Ростопчины переехали в Петербург и немедленно заняли здесь самое видное положение в обществе – благодаря своим связям и родству в высшем свете, а также среди самой утонченной интеллигенции (среди знатоков очень славились библиотека и картинная галерея Андрея Федоровича – около 300 картин, портретов и мраморных скульптур). Ростопчины получили доступ и ко двору. На их званых обедах в доме на Дворцовой набережной бывали Пушкин, Жуковский, князь Вяземский, князь Одоевский (он посвятит Ростопчиной свою знаменитую «Космораму» – одно из лучших произведений русской фантастики), А.И. Тургенев, П.А. Плетнев, С.А. Соболевский, И.П. Мятлев, граф В.А. Соллогуб, графы Вельегорские. Здесь читали новые произведения, обсуждали литературные события, устраивали музыкальные вечера с участием Глинки, Листа, Виардо, Рубини, Тамбурини, знаменитой русской певицы Полины Бартеневой. Правда, в этом обществе не было особенного места ухаживаниям: здесь собирались интеллектуалы, цвет русской литературы. И восхищались не столько прекрасными глазами Додо, сколько ее безусловным поэтическим талантом. Жуковский был такого высокого мнения о даровании молодой графини Ростопчиной, что подарил ей черновую тетрадь, приготовленную Пушкиным для стихов. Посылая ее Додо (уже после гибели поэта), Василий Андреевич писал: «Вы дополните и докончите эту книгу, она теперь достигла настоящего своего назначения!»

Додо прекрасно понимала, что это всего лишь авансы не в меру восторженного и слишком романтичного Жуковского. Книгу-то она приняла, однако не без страха:

Мысль и вдохновение – очень может быть, что должны быть чем-то там скованы. Но не чувства. Потому что в жизни Додо произошла наконец та встреча, после которой ее умозрительные, все еще полудетские мечты о любви сосредоточились на одном-единственном человеке. И она испытала горячее желание немедленно, как можно скорее осуществить разрешение мужа изменить ему.

Впрочем, она бросилась бы в объятия Андрея Карамзина и без всякого разрешения!

Да знал он, знал и даже думал, что и сам любит!

Предмет страсти Евдокии Ростопчиной был сыном известного историографа Николая Михайловича Карамзина. Евдокия подружилась с его сестрой Софьей Николаевной, потом познакомилась с самим Андреем – и влюбилась в него.

Причуды возникновения любви – вот именно причуды, а не причины! – объяснить непросто. Андрей Карамзин был великолепным человеком, отличным и храбрым офицером, всегда был на хорошем счету, считался (и по большей части заслуженно) благородным рыцарем, однако над ним слишком довлело то, что он вырос в тени своего еще более великолепного отца, который был известен в России даже больше, чем Пушкин. Образованный, изысканный, способный к языкам и словесности, храбрый, обаятельный, дружелюбный – это были лишь внешние свойства Андрея Карамзина. Неудовлетворенное тщеславие снедало его всю жизнь, собственная личность чудилась ему подавленной. Ну что ж, возможно, так оно и было. Многих людей беспрестанно ощущаемое и тайно лелеемое недовольство собой делает пессимистами и мизантропами… Возможно, и Андрей Николаевич стал бы таким, если бы достаточно долго прожил на свете. С другой стороны, обронил же некогда некий светский острослов такое мудрейшее четверостишие: