Госпожа сочинительница - Елена Арсеньева

Сделаться ни идиотом, ни пессимистом, ни мизантропом Андрей Карамзин просто не успел: жизни ему было отпущено даже меньше сорока. И причиной смерти его станет именно то, что было его движущей силой в жизни: духовное бретерство. Ему непременно нужно было чем-то поразить внимание друзей и знакомых! Пить шампанское, сидя на подоконнике четвертого этажа, или привязать к медведю квартального надзирателя да пустить поплавать в Мойке, подобно некоему Долохову тратить пули, отрабатывая меткость руки на друзьях своих, подобно многим другим, Андрей Карамзин не мог себе позволить: из уважения к репутации отца. Да и вкус у него был слишком хорош, не давал предаваться слишком уж пошлым забавам светского гуляки. Но в чем Андрей Николаевич вполне давал себе волю, так это в любовных приключениях. Причем его неодолимо влекло к женщинам, что называется, роковым. Этот «мальчик из хорошей семьи» не мог влюбиться в особу, если за ней не влекся шлейф порочащих связей или если она была просто «порядочной женщиной». В дополнение к красоте, очарованию, уму, необычности нужно ему было еще что-то…

Неосознаваемая даже самим Андреем Николаевичем возможность прославиться за чужой счет, вот что! Он ведь привык всегда, всю жизнь посверкивать гранями собственного характера в отблесках славы своего великого отца (которые одновременно и затмевали его), ну и стремился просиять за счет влюбленной в него женщины. Например, известной поэтессы (ведь Додо продолжала писать стихи и даже довольно часто публиковала их в модных литературных журналах, эти стихи переписывали в альбомы, учили наизусть и декламировали на званых вечерах, она писала даже для мелодекламации известной французской актрисы Рашель!). И если графиня Евдокия до недавнего времени всерьез задумывалась:

– то теперь она, поняв, как действует на возлюбленного ее творчество, как воодушевляет и даже возбуждает его популярность ее, она писала не покладая рук (благо вдохновение любви не оставляло ее), чтобы Андрей Николаевич продолжал гордиться своей любовницей. И ей было совершенно наплевать на неминуемо возникшие сплетни и неумолчный гул молвы.

О нет, Андрей Карамзин не был вульгарным трепачом, который посвящает в подробности своих любовных приключений всякого встречного-поперечного. Он считался джентльменом в истинном смысле слова. Однако как-то так всегда получалось, что в свете начинали возникать легкие, почти неуловимые слухи о его любовных приключениях, более напоминающие намеки на них… Его связи не столько обсуждали (и не злословили, боже упаси!), сколько сопровождали упоминание о них чуть заметной улыбкой, выразительным поднятием бровей, подмигиванием, покачиванием головы, неприметным взглядом, самое большее – многозначительным: «Ну, вы сами понимаете!»

Так получилось и с его любовной связью с графиней Едвокией Ростопчиной. Вроде бы и знать никто ничего не мог, однако весь свет все знал. Вроде бы и видеть никто не видел Додо, когда она покидала свою карету возле одного входа в Пассаж, пробегала весь его, а потом незаметно, опустив вуаль, впархивала в ждущий ее наемный экипаж, возле другого никто не выслеживал ее на пути к квартире, которую тайно снимал Андрей Николаевич на Сергиевской под вымышленным именем… Однако каким-то образом всем было доподлинно известно, что у графини Ростопчиной с Андреем Карамзиным liaison amoureuse, любовная связь.

Графиня Евдокия Ростопчина влюбилась неистово. Весь мир для нее перестал существовать, все было отныне сосредоточено только в нем – в этом единственном человеке. Солнце светило, только когда он был рядом, а без него и даже в ожидании свиданий ее не радовало ничто – все казавшееся прежде важным и интересным утратило смысл.

Увы, холодноватый «анализирующий» ум графини Евдокии, ее проницательность, умение читать в сердцах других людей оказали ей плохую услугу. Слишком рано постигла она, что сердце возлюбленного – отнюдь не скрижали, куда ее имя вписано навеки. Оно лишь небрежно начертано грифелем тщеславия в его любвеобильном сердце и легко может быть стерто, заменено чьим-нибудь другим. И даже в самые счастливые, самые упоительные мгновения романа ее не оставляли мрачные предчувствия о неизбежности скорого охлаждения Андрея и неминуемой разлуки.

Однако «грустное слово прощанья» произнесено меж ними было по довольно радостному поводу, ибо Андрею Николаевичу Карамзину удалось совершить то, чего доселе не удавалось Андрею Федоровичу Ростопчину, – Евдокия Петровна сделалась беременна.

Инвективы злоязычной свекрови до такой степени убедили ее в том, что она и в самом деле бесплодна, что Додо не тотчас поняла свое состояние. А когда прозрела истину – не в шутку испугалась. Как сказать об этом мужу? Одно дело, что мужчина проповедует де-юре, вернее – на словах, и совсем другое, как он поведет себя де-факто!