Красное бикини и черные чулки - Елена Яковлева

— Так он же надрался перед этим! — Жанка, как всегда, не улавливала, в какую степь я клоню. — Сама знаешь, что у пьяного на языке, то у трезвого… Ой, я все перепутала. И вообще я не это хотела сказать!

— Не хотела, а сказала! — торжествующе воскликнула я. — Потому что твоим языком, если можно так выразиться, само провидение ворочало. Молчи! Молчи и сосредоточься! Эту мысль, эти слова про любовь в гробу и прочую лабуду кто-то вложил в Порфириево подсознание. Вероятно, даже не нарочно. А когда, нахрюкавшись сверх всякой меры, он перестал себя контролировать, лабуда эта у него и поперла!

— Думаешь? — Жанка нервно забарабанила по столу ногтями.

— Ну, конечно же, конечно! — Я с радостью обнаружила в себе могучий дар убеждения. — Скорее всего, в окружении Порфирия есть или был человек, от которого он мог услышать что-то похожее.

— Может, как раз этот Хлопонин? — предположила заглотившая мой крючок Жанка.

— По крайней мере я такой вероятности не исключаю, — ответила я в лучших традициях Шерлока Холмса.

— Тогда нам нужно к Порфирию, — Жанка безропотно согласилась на роль Ватсона. — Сейчас же!

— А Краснопольский? — напомнила я Жанке о разверстой перед нами бездне. — Мы же должны ему готовый материал показать!

— Господи! — замотала руками Жанка. — Я же главное не сказала. Краснопольский на выездном совещании. На целый день отвалил!

— Нет, но чудеса еще случаются, — только и могла я вымолвить, — хотя и крайне нерегулярно.

* * *

Порфирий обнаружился на Краюхе, примерно через час безуспешных поисков. А до тех пор мы успели побывать в его берлоге, а также обшарить все близлежащие шалманы, в которых он любил пропустить рюмку-другую для вдохновения.

Судя по зависшей у него под носом сопле, на морозе он проторчал часа два-три. Причем без какого-либо морального, а тем паче материального удовлетворения. Потому и встретил нас не очень дружелюбно, если не сказать в штыки:

— Ну че приперлись-то, швабры? Вы мне покой дадите когда-нибудь?

— Да что с тобой, Порфирий? — раскудахталась Жанка. — Это же мы, я и Маринка, ты что, не узнал?

— Узнал! Еще как узнал! Из-за кого я две недели то с нар, то на нары прыгал, спрашивается?! — Порфирий дохнул на нас хроническим перегаром.

Преданная Жанка от таких-то слов сразу захныкала, а я укоризненно покачала головой:

— Вы не правы, маэстро. В корне не правы. Потому что из-за нас, по вашему выражению, вы то с нар, то на нары, а без нас вы на тех нарах уже постоянную прописку бы получили.

Порфирий ничего не ответил, только стряхнул варежкой снег со своих морских пейзажей, высморкался и меланхолично обронил:

— Лучше бы чего для сугреву прихватили…

— Так поедем домой, там и согреешься. — Жанка подняла воротник своей кацавейки и затопала ботами.

— Домой? — Мутные глазки Порфирия блеснули и тут же погасли. — Не, домой нельзя. Я еще ничего не продал.

Он еще рассчитывал что-то продать, ну не придурок разве? Кому нужны его морские виды в нашей сухопутной глубинке, да еще в собачий мороз! Если только на Краюху вдруг забредет какой-нибудь выживший из ума контр-адмирал, тоскующий по океанским просторам. И то вряд ли он что-нибудь разглядит в сгущающихся сумерках. Вон Порфириевы братья по кисти уже вовсю манатки собирают, да и ценителей прекрасного на горизонте не наблюдается.

— Пошли домой. Порфирий, — взмолилась Жанка, как верная Пенелопа, — замерзнешь ведь…

— Не уйду, пока что-нибудь не продам. — А этот мазила, оказывается, еще и упрямый, как ишак. — А замерзну, туда и дорога. — Надо же, как его тип с толстым кошельком раззадорил, тот самый, что из корыстных соображений купил у него знаменитый «Вид на морскую гавань».

Жанка посмотрела на меня с ужасом, при этом ее потрескавшиеся на морозе губы задрожали.

— Хорошо, — с ненавистью воззрилась я на Порфирия, — почем эта затхлая бухта и дырявый парусник? — Я ткнула пальцем в самую маленькую из выставленных на продажу Порфириевых нетленок.

Порфирий неожиданно обиделся:

— Сама ты дырявая. Отвали, раз не понимаешь в искусстве.

— А тебе не все равно, понимаю, не понимаю. Тебе главное, чтоб купили, а я покупаю, усек?

— Ты? Покупаешь? — вылупился на меня Порфирий.

— Покупаю, покупаю. — Для убедительности я даже полезла в сумку за кошельком.

— Маринка, ты прелесть. — Жанка нежно лизнула меня в щеку шершавым, как у кошки, языком.

— Ну так почем? — Я ждала ответа.

— Триста! — безо всякого зазрения совести объявил непризнанный гений с соплей под носом. — «Морская регата» стоит триста.

— Сколько, сколько? — присвистнула я.

— Триста, триста, — повторил Порфирий, цокая зубами от холода.

— Пятьдесят, — выдавила я. Ровно столько же я после достаточно продолжительных торгов заплатила аборигену с Партизанской за полуголую Пахомиху. И предупредила: — Это мое последнее слово.

Однако Порфирий был непреклонен.

— Ну и до свидания. — Я сделала вид, что собираюсь уйти.

— Семьдесят пять, — спохватился Порфирий.

— Пятьдесят и ни копейкой больше, — процедила я сквозь зубы.

— Бери, живоглотка, бери задарма, — сдался Порфирий.

— На, подавись, — я сунула ему полтинник, — и быстро собирайся.

Минут через десять, уже после того как Порфирий под завязку забил своей живописью багажник левака, которого мы отловили возле Дома радио, мы наконец покинули Краюху. Между прочим, последними. Остальные творцы к тому моменту уже успели разбрестись по домам. Причем несолоно хлебавши.

— Порфирий, ты Хлопонина знаешь? — спросила я, умащиваясь на заднем сиденье рядом с маринистом. Жанка по причине своих габаритов всегда располагается на переднем.

— Кольку-то? Да кто его не знает? Он тут, на Краюхе, голыми бабами торгует, — беззаботно отозвался Порфирий, заметно подобревший с тех пор, как мой полтинник перекочевал из родного кошелька в грязный карман его бушлата.

— А сегодня его не было. Ты разве не заметил? — Я зыркнула на Жанку, чтобы до особого распоряжения помалкивала. Обрекла на пытку, короче.

— Не было? Может, и не было, — равнодушно пожал плечами Порфирий. — Я за ним не слежу.

— А вообще ты с ним в каких отношениях? — осторожно допытывалась я.

— Да в каких. В обыкновенных. Он жмот, каких мало. На своих бабах зарабатывает прилично, а за копейку удавится.

— Значит, ты с ним не ладишь, — подытожила я.

— Почему это? Просто у нас идейные расхождения. Я считаю, что он ремесленник и что его бабы на кушетках не имеют никакого отношения к искусству, вот и все. Он тут однажды ко мне по этому поводу подкатывал. Не прав ты, дескать, Порфирий… А я от своих слов не отказываюсь. Если сказал, халтура, значит, халтура, — разглагольствовал разомлевший в тепле Порфирий. — Тоже мне, творчество. Хватает на улице симпатичную деваху и быстрей с нее очередную «Данаю» писать. Эти дурехи, ясное дело, от гордости лопаются, а ихние мужики регулярно Кольке харю начищают. А я ему всегда говорю: прибьют они тебя когда-нибудь, допрыгаешься… Э, а че это у вас такие рожи сделались?