Зеркальный вор - Мартин Сэй

Их крепкие руки были окрашены коричневой хной по самые локти, как и их ноги ниже колен. Только ногти на каждом их пальце выделялись бледно-розовыми овалами на коричневом фоне. Должно быть, именно эта деталь из прошлого и породила иллюзию узнавания при встрече с той уличной девкой.

Утро выдалось хмурым, затянутым белой мглой, которая задерживает свет в густом воздухе над черепичными крышами и делает Гранд-канал похожим на реку из серебристой ртути. Но солнце все же пробивается сквозь дымку, согревает тело Гривано под черным одеянием, и он кажется себе невесомым, готовым взмыть ввысь, как китайский фонарик. Осталось несколько месяцев до завершения тысячного года Хиджры, и сейчас уже нетрудно представить себе пророка, пробуждающегося в своей гробнице. И этот день возвестит о скором конце света.

Гривано подносит ладонь козырьком к глазам, высматривая свободную лодку. Седоватый гребец резким движением весла направляет к причалу небольшое черное сандоло, и Гривано перешагивает через борт.

— К дому Контарини, — говорит он. — У пристани Сан-Самуэле.

Ответом служит взмах руки с растопыренными пальцами и невнятное блеяние: у лодочника нет языка. Гривано отсчитывает ему в ладонь газетты и усаживается на скамью под навесом. Пока длинное весло ритмично месит воду, он оглядывается через плечо на размытые дымкой очертания нового моста, единственный арочный пролет которого походит на изогнутую бровь над глазом всплывающего левиафана. Но вот лодка забирает западнее, и мост исчезает из виду.

Широкая водная улица Гранд-канала вымощена солнечными бликами, которые сейчас сияют ярче, нежели само небо. Подоконники и балюстрады прибрежных зданий покрыты узорчатыми коврами из Каира, Герата или Кашана, но окна над коврами зияют непроницаемой пустотой. Многолюдная и шумная Рива-дель-Вин осталась позади, и до Гривано временами доносятся смех и приглушенные голоса незримых дочерей Республики, подставляющих бледному солнцу свои завитые прически где-то на верхних террасах зданий.

Сандоло покачивается на волнах, веки Гривано тяжелеют, и он в борьбе с дремотой пытается вообразить, какие чудовищные богохульства или оскорбления в чей-то адрес должен был произнести лодочник, чтобы лишиться из-за этого языка. Впрочем, у всех без исключения гондольеров речь пересыпана богохульствами, которые являются их столь же неотъемлемой принадлежностью, как весло. Так что, скорее всего, этот угрюмый молчун был наказан за клевету. Эта мысль доставляет некоторое удовлетворение Гривано, напоминая, что его возможные обвинители сами рискуют быть обвиненными в клевете с перспективой остаться безъязыкими. И Гривано улыбается, подставляя лицо солнечным лучам.

Он не уверен, что Наркис одобрил бы такую трату времени — ибо проведение большей части дня в доме сенатора Контарини никоим образом не способствует их тайной миссии, — и тем не менее Гривано считает этот визит оправданным. Покровительство сенатора — это единственное, что делает его значимой фигурой и позволяет завести связи в высших кругах, что и поручал ему Наркис; следовательно, поддержание контактов с семьей Контарини в его интересах. Вряд ли Наркис будет сильно возражать, если Гривано проявит некоторую инициативу и уделит время изысканной трапезе в обществе самых выдающихся умов христианского мира. И потом, как еще Гривано провести этот день? Запереться в комнате и ждать ответного письма Наркиса, которое придет неизвестно когда — возможно, спустя недели?

Впереди, на внутренней стороне южного изгиба Гранд-канала, появляется внушительный фасад дворца Контарини, подступающий к самой воде, вровень с соседними палаццо. Когда они подплывают ближе, от «водных ворот» дворца отчаливает изящная лакированная гондола с рослым гребцом-эфиопом в золоченой ливрее. Похоже, на званом обеде будет немало важных персон.

Марко, младший сын сенатора, встречает Гривано объятиями под широкой аркой входа.

— Спасибо, что почтили нас своим визитом, дотторе, — говорит молодой человек, направляя его к парадной лестнице. — Сегодня погода благоприятствует, и отец распорядился накрыть стол в саду.

Один из племянников Марко, круглолицый мальчик лет семи, берет Гривано за руку и ведет его по двум лестничным пролетам в парадный зал главного этажа. Предметы обстановки, знакомые ему по прежним визитам, — рыцарские доспехи, щиты, скрещенные мечи и копья в обрамлении старых знамен с гербами и девизами, которые он помнит еще с детства, — все это сейчас убрано в дальний конец зала, а вдоль боковых стен разместились складные деревянные ширмы, свернутые шторы и подмостки с лесенками. Гривано хочет осмотреться и замедляет было шаг, но мальчик тянет его дальше, пока они не оказываются в залитом светом внутреннем дворе палаццо.

Здесь, меж двух ровных рядов миндальных деревьев с уже зеленеющими плодами, установлен длинный стол под зонтами от солнца. С дюжину лакеев — вдвое больше обычного количества, нанимаемого на период празднеств в помощь постоянной прислуге, — размещают на столе кубки и столовые приборы. Гривано узнает кое-кого из гостей, ранее представленных ему на разных торжественных церемониях, но большинство присутствующих ему незнакомо.

Сам сенатор, стоящий на краю газона, выглядит свежим и бодрым, а бархатная мантия с опушкой из меха рыси придает величественность его облику. Он тепло приветствует Гривано, похлопывая его по спине широкими ладонями.

— Рад видеть вас в добром здравии, сенатор, — говорит Гривано.

Сенатор отвечает на придворном языке, а не на местном диалекте, — стало быть, здесь есть гости из других частей Италии.

— Не могу не отдать должное вам и вашему снадобью, дотторе, — говорит он. — Благодаря ему я окреп настолько, что и сам с трудом себя узнаю.

Он поворачивает голову к стоящему справа от него худому лысоватому мужчине с землистым цветом лица.

— Это тот самый герой, о котором я вам рассказывал, друг мой, — говорит он. — Дотторе Веттор Гривано, уроженец Кипра, как и я. Он провел годы в застенках нехристей, совершил рискованный побег из Константинополя и, кроме того, вернул Республике останки доблестного Маркантонио Брагадина. Посвятив себя не только отважным деяниям, но и в равной мере наукам, он с отличием окончил Болонский университет и приехал в наш город, чтобы начать здесь свою врачебную карьеру. Дотторе Гривано, вы, кажется, еще не знакомы с синьором делла Порта из Неаполя?

Гривано и неаполитанец обмениваются вежливыми поклонами.

— Отец дотторе Гривано, — продолжает Контарини, — был старшим секретарем моего родственника, Пьетро Глиссенти, последнего казначея Кипра, и верно служил ему до тех пор, пока оба не пали жертвами резни в Фамагусте. Одного этого было бы достаточно для глубокой признательности семьи Контарини, но вдобавок дотторе Гривано недавно излечил меня от бессонницы, которой я страдал много месяцев. Думаю, вам следует проконсультироваться с ним насчет своих недугов, Джован. Он лучший специалист, какого только можно найти.

— У вас какие-то проблемы со здоровьем, синьор? — спрашивает Гривано.