Последняя из страны Лета - Галина Мишарина

Я зачерпнула полную флягу, потом набрала ещё одну. Склонилась, касаясь лбом промёрзшей земли, коснулась губами ручья, и встала, чувствуя, как дрожат в горле слёзы.

– Едем, – как-то странно посмотрел на меня Роуми.

Дома нас ждали с нетерпением. Я чувствовала, что волкам хочется задать мне множество вопросов, но они сдержались. Первым я напоила Ульфа, потом остальных. И потекло медленное, усталое время, когда мгновения застревали в жаре и холоде, в печали и надежде.

Я не могла спать. Смотрела на Ульфа, не отрываясь, и шептала без устали слова молитв. Я держала его за руку, целовала его, проверяла повязки и ждала. Все мы ждали.

Настала ночь. Луны по-прежнему были красными. Один из воинов, Толл, рассказал, что бурые и белые остались добивать тёмных, и что Гацерос закрылся. Напился крови. Получил свои жертвы. Теперь много лет он будет спать…

Йан. Я не могла думать о нём как о мёртвом. Наверное, просто не осознавала этого. Что есть внезапная и жестокая смерть, даже если она – во благо будущего?

– Нуала, – вдруг сказал Ульф.

Он не проснулся, но ладонь моя метнулась к его лбу и упала на грудь мужчины.

– Жар спал, – прошептала я. – Он не горячий! Слава богам!.. Матти, прошу, побудь с ним.

– Ты куда? – насторожился мужчина.

– Мне нужно выйти. За ворота. Я сейчас. Через несколько минут вернусь.

Он кивнул, и я, не взяв ни плаща, ни шапки, побежала прочь. Не выбирая направления, я просто скатилась с горы вверх тормашками, села в сугроб и завопила, закричала, застонала. Сорвала прочь повязку, вцепилась в волосы, впилась ногтями в ладони – до крови.

– Сааф, – вдруг сказал знакомый голос.

– Светлые боги, зачем ты встал?!

Он опустился рядом со мной в сугроб, и, морщась, раскрыл плащ:

– Иди сюда.

Я попыталась было поднять его, но потом прижалась, осторожно обхватила, продолжая стонать в голос от боли.

– Я так счастлива, что ты жив… Мне больно… Я позабочусь о тебе, обещаю.

Он коснулся моих мокрых щек губами и пробормотал:

– Прости, моя солнечная малышка. Я должен был сберечь Йана.

– Ты сделал всё, что смог, Ульф. Ты сражался яростно, и был рядом с братом до последнего. Это вражеская стрела убила его, не ты.

– Откуда ты знаешь?

– Значит, правда. Я видела сон этой ночью. Видела битву у Глотки… Прошу, пойдём домой. Тебе нельзя сейчас вот так запросто вставать и ходить за мной.

– Мне можно всё, что я посчитаю необходимым, – отозвался он беззлобно. – И твои слёзы – они и мои тоже, Нуала. Я не хочу, чтобы ты скорбела в одиночестве. Помоги мне, – вдруг сказал он шёпотом. – Я ведь совсем не умею плакать.

Я прижалась к его щеке губами, чувствуя, что никак не могу сдержать тёплый болезненный поток. Горе было слишком велико, и слёзы всё не кончались.

Я почувствовала, как он судорожно сжал мою руку, но не понимала, целуя его лицо, где чьи слёзы. Мы словно стали одним целым, срослись намертво, и, хотя это не приносило успокоения, но даровало облегчение нашим усталым душам.

  – Потери велики у всех, – говорил Ульф. – Тигры и барсы лишились половины своих людей, саблезубы потеряли у Врат почти всех, но они и сражались безрассудно. Полезли зачем-то на мост, да так там и остались бы, если бы не бурые. – Он задумался и продолжил: – Я не был в битве двадцать лет назад, но знаю, что, когда Гацерос закрывается, происходит огненная вспышка – красная и чёрная. В этот раз всё было иначе.

– Так ли, как в летописях? – спросил старик Горд, воевавший с тёмными много лет назад.

– Нет. Не похоже на все прежние смыкания Врат. Острые зубы чёрного острова не просто окаменели, они как будто ссутулились, изменили очертания и цвет, словно покрылись золотисто-песочным налётом. И снег пошёл голубой – от него раны сильнее болели.

Волки начали взволнованно переговариваться, а я прижалась к Ульфу, чувствуя, как он тихо вздохнул. Мужчина рассказал всё, не утаив ни детали, не поведав лишь об одном: о своих чувствах. Однако я знала, что ему больно, и эту боль он не отдаст никому.

Вскоре мы накрыли на стол, и снова все разговоры были о битве. Каждая семья потеряла кого-то – сына, отца или родного брата. В стае кроме Гурфика не было чужих, и те женщины, что вышли замуж за волков, оставив родные кланы, считались теперь волчицами – пусть рыжими или светловолосыми, как я.

Йан мог стать замечательным отцом и прекрасным дедом. Он должен был прожить гораздо дольше. Для меня самым трудным было чувство глубокой опустошённости, которая, если надавить, вздувалась, подобно пузырю. Я никогда не коснусь Йана. Никогда не поцелую. Он не обнимет меня и не посадит впереди себя на коня. Мы не сможем стать ближе, не проснёмся в путанице рук и ног, и не прыгнем в сугроб, чтобы изваляться в снегу по самые уши.

Его нет. Он ушёл. Моё сердце медленно остывало. Я не смогу сказать ему, что люблю. Не расскажу о своих снах и не узнаю, что снится ему. Йан не улыбнётся мне…

Если бы только я получила возможность управлять временем! Если бы могла вернуться в прошлое! Лучше бы мне никогда не знать его, сидеть в тот вечер дома. У нас не было бы счастливых мгновений вместе, но он был бы жив.

Однако глубинная мудрая часть меня повторяла, что иначе быть не могло. Я спасла братьев от Гурфика, но не смогла справиться с кромешной тьмой гор. Мне казалось, будто из меня выжали всё доброе и нежное. Прошло, оставило Драгнур биение большого огненного сердца. Мы не могли даже правильно проститься с Йаном, ведь его меч исчез во мраке вместе с хозяином.

Без его тепла моя душа серела, теряла искры важных чувств. Я молилась через боль, думая о том, что второе сердце всё ещё бьётся, и всё ещё жив мой старший муж. И ради него нужно было справиться, принять муку. Ради него я должна была жить – не как прежде, бесконечно счастливая, но и не сдаваясь. Если моего света хватит для осторожного счастья. Если он вообще остался у меня, этот свет.

– Как мы простимся с погибшими, Ульф? С теми, кто упал за край...

– Для этого есть специальная церемония. Я отдам брату свой меч. Так как тел нам не обрести, нужно найти что-то, что принадлежало Йану и другим… – Рука его, гладившая моё плечо, на мгновение замерла. – Считается, что все, кого приняла Глотка, становятся её пленниками, но волки в это не верят. В смерти для каждого будет свой сааф, и, уверен, Йан его уже обрёл.

– Как нам справиться, Ульф? – прошептала я. – Я даже думать не могу… А когда пробую почувствовать, сразу плачу.

– Это пройдёт. Боль утихнет, – сказал он. Пальцы мужчины напряглись, и я ощутила, как он подавил тяжёлых вздох. – Волки быстро выздоровеют, мы будем жить, как жили раньше. Почти также, – прошептал он. – Вот только сами вряд ли станем прежними. Смерть рядом с нами с момента рождения. Она не плохая и не хорошая, она – продолжение. Когда лежал без сознания, я видел её. Парил, как ты и описывала, стремительно перемещался. Я побывал у Глотки, пронёсся над водой, и как будто увидел Йана на берегу Гацерос. Словно он стоял, обнажённый по пояс, в воде, и сражался с чем-то невидимым. А потом посмотрел на меня и улыбнулся.