Звезды сделаны из нас - Тори Ру

Глеб говорил, что душа и тело грешника очищаются через страдания.

Завтра предстоит веселый денек: Милана наверняка продумала адский план, а уж она-то от мести не откажется. Чтобы молниеносно реагировать на ее выпады и держать удар, нужно как следует выспаться.

Накрываюсь пушистым пледом, но уснуть не получается: в солнечном сплетении ноет и болит. Перед глазами возникает настороженное лицо Глеба, миг — и оно озаряется широкой светлой улыбкой.

За эти недели он стал моей отдушиной, соломинкой, жилеткой... На нем замкнулись все мысли и стремления, от него зависит мое настроение. Кажется, это называется «безответная любовь».

Приказываю себе не зацикливаться, не думать, не переживать. Дрема оттесняет сумрак ночи на задний план, выплетает вокруг знакомую светлую комнату с полками, таящими в глубине множество интересных вещей, и я удивленно озираюсь по сторонам.

Здесь стоило бы прибраться — вытащить наружу то, чем можно и нужно гордиться, выбросить все ненужное, стереть нанесенную временем пыль.

— Хочешь, я тебе помогу?.. — Спрашивает стоящий рядом Глеб. С восторгом и радостью смотрю в его темные глаза, ощущаю тепло руки на своей руке и прерывисто вздыхаю. Он подходит еще ближе, наклоняется и целует меня, и грудную клетку заливает нестерпимый жар.

Вздрагиваю, сбрасываю оцепенение и трясу гудящей головой. Приснится же такое!

Глава 29. Глеб

Анастасии Вадимовне я позвонил в воскресенье и объяснил, что для организации мероприятия нам внезапно понадобилась небольшая сумма. По правде говоря, для меня это была огромная сумма: тысяч восемь или даже десять, из расчёта — по косарю на каждого выступающего, но там в её конверте, я видел толстенькую пачку пятитысячных, поэтому так сказал.

Анастасия Вадимовна согласилась сразу, однако, когда я пришёл к ней за деньгами, объявила, что: либо я забираю весь конверт, либо она не даст ничего. Так что я был вынужден его взять, ведь я уже заключил с шоблой сделку.

В актовом зале, украшенном траурными лентами, на сцене устанавливают портреты Макарова и Алисы, ставят стол для цветов.

Народу приходит много. Классы, у которых в это время занятия, снимают с уроков, а таких — вся старшая школа.

Сначала ведущий — Гуськов из класса Алисы неторопливо излагает суть причины, по которой все собрались, будто никто не знает, а потом передаёт микрофон директрисе, которая с дрожью в голосе рассказывает о том, что считает каждого ученика школы своим ребёнком, и что наши судьбы тревожат её больше своей собственной. За ней выходят Жанна Игоревна и классная ашек. Слова Жанны Игоревны наполнены печалью, а речь классной ашек сводится к нравоучению о вреде наркотиков, безответственности и глупости, которой, по её мнению, мы должны научиться управлять.

После них наступает очередь Алисиных друзей зачитывать свои речи.

Девчонки и учителя в зале всхлипывают. Видео, которое они сделали под песню «One Direction» с беззаботной и счастливой Алисой с неожиданной болезненностью цепляет и меня. Такое чувство, будто внутри движется лёд, сквозь трещины в котором, разливаясь по всей груди, сочится нечто едкое и горючее. Пару минут пытаюсь запихнуть это обратно в себя, но получается плохо. Приходится даже выйти из зала, чтобы отдышаться.

Жизнь слепа и несправедлива. И какие бы объяснения ей не придумывали люди, никаких правильных ответов нет и быть не может. Существуем только мы, наши поступки и их последствия.

Застреваю в туалете перед зеркалом. Мне кажется, что я изменился. Или чёрный цвет мне больше идёт, или что-то со мной происходит новое. А может я просто в последнее время слишком много думаю и это отображается на лице?

Сделать бы сейчас селфи и отправить Неле, чтобы она вынесла на этот счёт вердикт. Но она обязательно ответит нечто вроде: «Парни, делающие селфи в зеркале, поумнеть не могут» или «Это у тебя от волнения живот прихватило», чем немедленно развеселит, а расслабляться мне было рано.

Возвращаюсь в зал как раз когда наступает момент прощания с Макаровым.

Журкин, Румянцева, Титов и прочие поднимаются один за другим на сцену и зачитывают памятные речи.

«Саша Макаров, наш дорогой одноклассник, был всегда целеустремлённым, решительным и смелым. Мы знали его, как отличного, надёжного друга, умного, красивого и доброго человека… Не выразить словами, как нам всем будет не хватать Саши… Ведь пока мы помним наших друзей — они остаются для нас живыми…», — и всё в таком духе, однако кроме усердия слышу в во всех голосах искреннюю грусть и волнение. Похоже их действительно пробрало.

Я рад, что не скатился до мести, пускай и хотел. Я даже немного горд собой. Кто лучше меня способен выдумать проблему, добиваться её реализации, а после бороться за то, чтобы вернуть всё как было?

Когда шобла успешно заканчивает, Гуськов объявляет:

— А сейчас предлагаю посмотреть видео, которое ребята подготовили в память о Саше.

Гаснет свет.

Начинается видео. Играет музыка и крупным шрифтом выплывает заголовок «Дорогому однокласснику Саше Макарову посвящается», после идут красиво смонтированные слайды и я несколько долгих секунд пребываю в прострации.

Подобного поворота я не ожидал. И никто не ожидал.

На фотках Макаров, однако маловероятно, что это те самые фотографии, которые мне передала Анастасия Вадимовна. Эти были сделаны в школе, за гаражами, на улице во дворах, в подъезде. И почти на всех вместе с Макаровым фигурирую именно я.

Макаров прижимает меня за горло к стенке на физре, Макаров выливает мне на голову кисель в столовой, Макаров пинает меня на детской площадке… И всё в таком духе.

Ещё с трудом соображаю, что вообще происходит, как ко мне подлетает классная и яростно шепчет:

— Это омерзительно и низко, Филатов!

— Это не я, Жанна Игоревна, — потрясённо лепечу, словно первоклассник.

— Немедленно сделай так, чтобы всё исправить!

— Как?

— Откуда мне знать?

Видео обрывается. Все косятся в мою сторону.

— Филатов! — жёстко произносит директриса в микрофон. — Выйди, пожалуйста, на сцену и объяснись.

Шобла возмущённо бухтит на своих местах, остальные тоже подхватывают, так что мне ничего не остаётся, как встать и на негнущихся ногах подняться на сцену.

Стоять перед уставившимися на меня зрителями мне не впервой, но сейчас я понятия не имею, что говорить. Пауза затягивается, волнение на местах усиливается. Директриса ёрзает, классная показывает кулак.

— Все вы знаете, что Макаров не был мне другом, — произношу в микрофон, но слышу совершенно чужой голос. — Я бы даже сказал, что он был моим врагом. Человеком, которому я неоднократно желал смерти.

По