Паутина судьбы - Валентин Пушкин

– Сейчас узнаем… – хмыкнул Валерьян. – Я давно не пел соло.

Морхинин встал, нашел глазами иконки Спасителя, Богородицы и святого Петра, прикрепленные к торцу платяного шкафа. Для пущей важности перекрестился. Слегка откинул голову, левую ладонь приложил чуть ниже груди и запел: «Приидите ко Мне, вси труждающиеся и обремененнии. И Аз упокою вы…» Стихира была красивая и трагическая, а голос Морхинина плавно лился волной, баритональной вверху, а книзу более басовитый. Недаром он всегда считал себя basso cantante.[11]

Лида пару раз моргнула длинными ресницами, сдерживая набегавшие слезы. Майор в отставке сидел, опершись на спинку стула локтями и опустив голову. Когда певец смолк, восторгу слушателей и горячим восклицаниям невозможно было уместиться в комнате.

– Нет, я не понимаю, как это происходит! – пылая от впечатления и выпитой водки, хватался за лысоватую голову майор. – Человек вдруг преобразился в орган… Кстати, по славянски это еще больше завораживает… Нет-нет, пой еще и еще! Можно не церковное, только пой.

– Да, – присоединилась Лида, – пожалуйста, Валерьян Александрович. – Она, наверное воспринимала этот импровизированный концерт как большую удачу в своей монотонной жизни.

Морхинин спел старинный романс Гурилева «Однозвучно гремит колокольчик». Слушатели требовали, и он, как говорится, «завелся». Когда певец чувствует: голос подчиняется и может свободно выразить смысл того, что заключено в песне или романсе, он сам не в силах остановиться. Ему хочется, чтобы его слушали, а он собирал бы жатву похвал…

Однако пора было и честь знать.

– Лидочка, мы обязательно с вами пойдем на какой-нибудь концерт… Я вам обещаю консерваторию или Зал Чайковского… – взмахивая сигаретой в левой руке, а правую просовывая в рукав пальто, громко заверял Морхинин.

Мысли его при этом были вовсе не безгрешны, как у всякого подвыпившего и имеющего успех мужчины. Нельзя сказать, что Лида Соболева очень нравилась ему внешне, но сущностью своей чрезвычайно привлекала. Остальное довершалось проглоченным алкоголем.

– Я провожу тебя, Валя, до метро, – надевая зимнюю куртку, объявил Колосков. – Уже ночь, сейчас в Москве неспокойно.

– Как хочешь, – сказал Морхинин, после чего обнял Лиду и поцеловал ее в обе щеки, крест-накрест «по-православному». – Лидочка, до встречи. Спасибо за прекрасное угощение.

Уже одетый, он вернулся, снял шапку и поцеловал Лиде руку, демонстрируя элегантность бывшего артиста. Потом только вышел на лестничную площадку. Колосков шагал за ним, иногда как бы поддерживая гостя под руку.

Приятели шли, оживленно разговаривая. Колосков все время хотел насмешить Валерьяна Александровича старыми анекдотами. Но тот лишь устало улыбался и поддакивал, чтобы не обидеть анекдотиста.

Они прошли приблизительно половину пути до станции метро «Арбатская». Внезапно из двух одновременно затормозивших машин выскочили люди и бросились к благодушествующим собеседникам. Морхинин не успел сосчитать: шесть?.. «Это за мной… Конец», – подумал писатель и сделал шаг в сторону от Колоскова, словно готовя себя к задержанию.

Однако люди, одетые в гражданское, грубо его оттолкнули. Они схватили майора. Двоих тот точными ударами тут же послал на притоптанный снег тротуара. Но остальные навалились скопом, и Роман Петрович протащил их на себе под аккомпанемент матерного красноречия несколько шагов.

– Стойте! – закричал своим звучным голосом Валерьян. – Это русский боевой офицер! Майор! Трижды награжденный, дважды раненный в Чечне…

– А сейчас преступник, – повернув к Морхинину красное злое лицо, прохрипел один из нападавших. – «Скинов» учит боевым единоборствам…

– Каких «скинов»? – стараясь протиснуться сквозь сцепившуюся с Колосковым, сопящую гурьбу, возразил Морхинин. – Он работает инструктором в фитнес-клубе «Ромеро»… Милиция! На помощь!

– Ну мы-то поважнее твоей милиции, – опять прохрипел краснолицый и вдруг сильно ударил Морхинина кулаком по корпусу, по сломанному в vip-поселке, плохо сросшемуся ребру.

Скорчившись от острой боли, Морхинин упал и получил еще удар ногой в живот. Валерьян видел, как напавшие разбили лицо Колоскову. Хлынула кровь, но майор еще сопротивлялся, бодаясь головой и лягаясь изо всех сил. Наконец его повалили и, заломив руки за спину, надели наручники.

– Взяли? – свирепо спросил кого-то пожилой в дубленке и ондатровой ушанке. – Отправляйте.

– В управление? – уточнил краснолицый.

– Да, в управление. А этот кто такой? – он указал на лежавшего Морхинина.

– По поводу другого предписания не имеем.

– Живой?

– Так точно, живой.

– Ну, тогда поехали.

Прохожие, приостанавливаясь, наблюдали сцену задержания. Какой-то человек с лицом восточного типа присел около Морхинина:

– Вам больно? Вызывать «скорая помощь»! Может быть, дать нитро?

Присевший повернулся к другому, похожему на него, но в тем но-красной чалме и кожаной куртке. Тот заговорил на незнакомом языке. Морхинин уже пришел в себя и, скрипя зубами, старался встать.

– Не нужно «скорую помощь»!

– Надо взять авто, ехать свой дом.

Морхинин вспомнил, что у него почти не осталось денег. Потратил на цветы и торт. «Держись, Валерьян, не скисай. Обязательно доберись до дому. Тася поможет. Не помирай, писатель самого читающего народа». Насмешка над самим собой заставила его внутренне собраться.

Оба восточных человека помогли Морхинину удержаться на ногах.

– Авто, авто… – повторяли они, наклонив к нему смуглые лица.

– Well, very good, gentlmens. I go to home. Thank you very much.[12]

– No, taxi, – сказал тот, который очень красиво смотрелся в чалме. Он поднял и подал Морхинину его шапку.

– Ничего. Я еду на… метрополитене.

Они довели его до «Арбатской».

– Вам здоровие, – сказал старший.

Морхинин благодарил и попытался узнать их национальность.

– Хинди. Из Дели ехали на Москва.

«Индусы помогли. Далекие смуглокожие люди. Один немного говорит по-русски. Наши не помогли», – анализировал происшедшее с ним Валерьян Александрович.

В полночь он добрался до своей комнаты.

– Тасенька, меня избили бандиты.

– От тебя пахнет водкой и женскими духами.

– Я был в гостях у одного бывшего военного.

– Он душится, как дама в театральной ложе?

– Духи его двоюродной сестры. Это редактор, которая помогла мне когда-то найти и издать мою вещь. Я тебе рассказывал.