Плохая - Иман Кальби

А сейчас каждый из нас получил шанс стать тем, кем не стал бы никогда. Иногда что-то нужно потерять, чтобы что-то приобрести…

[1] Вольный перевод автора стихотворения сирийско-ливанского поэта Низара Каббани «В Бейруте дождь…»

Глава 40

Эта поездка была уже третьей по счету. На этот раз мы вывозили небольшую группу детей из школы-интерната, оказавшейся на линии соприкосновения боевых действий. Все они недавно лишились своих родителей. Полностью фрустрированные, запуганные, потерянные. Сердце разрывалось от одной только мысли, что происходило в их маленьких головках и еще более маленьких сердечках. За этой группой я решила поехать сама. Не знаю, почему, сотрудников было предостаточно. Просто интуиция подсказывала, что должно быть именно так… У нас в центре их уже ждали психологи, реабилитологи, детские педагоги. Я знала, что мы им поможем. Что сможем найти новые семьи, что все будет хорошо… Надо только прорваться, только спастись…

Дорога до интерната на рассвете была относительно спокойной. И мы даже смогли быстро рассадить детей по автобусу. Я ехала в машине сопровождения, с водителем на упреждение. До границы нам оставалось не более шестидесяти километров…

Помню, как проехали перечеркнутую надпись белым на синем фоне, говорящую о конце населенного пункта, как вдруг послышалась стрельба и крики. Машины резко ударили по тормозам, на дорогу выскочили вооруженные, одетые в камуфляж люди, а я попыталась себя ущипнуть, чтобы убедиться, что не сплю. Что это не очередной страшный сон с нелепым сценарием. Нет, не сон… Это, мать его, был вовсе не сон…

Как минимум несколько часов езды с мешком на голове. Снова затекшие руки, завязанные за спиной, снова сидение в подвале. Нет, не может быть. Ну, не может быть это правдой… Я не хотела повторения, не могла даже представить, что опять…

Потеряла счет времени. Голова сильно кружилась, темная ткань мешка, надетого сверху, не давала вздохнуть полной грудью, да и вряд ли это было возможно от спирающего грудь чувства неизвестности и пережитых побоев. Уже с час я сидела в каком- то автомобиле, несущемся в неизвестную для меня пустоту. Все как в прошлый раз. Снова я заложница ситуации… Все, что я помнила- звуки перестрелки, крики, опять огонь. Боль. Темнота…

Машина резко остановилась. Я услышала, что буквально через минуту соседняя дверь на пассажирском сидении распахнулась и рядом со мной кто-то сел. Внутри все сжалось от страха и от… Странное ощущение дежа вю вмиг охватило меня. Запах? Энергетика? Не может быть… Не может… Почувствовала прикосновение чьей-то руки к своей голове. Еще мгновение- и мешок был снят. От резкого света глаза заболели. Я зажмурилась, но даже сквозь обуявшую меня пелену смогла разглядеть Его. Со мной рядом сидел Даниэль. Мой Даниэль.

Резко дернулась, закрыв рот руками. Из глаз брызнули слезы. Он неодобрительно цыкнул, явно не желая видеть мою истерику, а я уже не могла остановить себя.

— Ты… — шептала я, — ты…

— Прекращай, — на забавном, ломанном русском, от чего захотелось плакать еще больше, — все теперь хорошо…

— Это был ты, да?! Где дети?!

— Конечно, не я, идиотка! Я спас тебя! Какого черта ты поперлась на границу? Ты хоть понимаешь, что здесь сейчас военные действия? Это другая страна! А если бы я не следил за тобой и не знал бы про твою выходку?!

— Где дети?! — повторяю я, как мантру.

— В безопасности. Успокойся уже. Кстати, правильно, что ты никогда раньше не плакала. Тебе не подходит…

— Да пошел ты… — снова реву и тут же смеюсь.

Не выдерживаю, резко подаюсь к нему и обнимаю. В буквальном смысле впиваюсь в него. Если бы попытался отцепить сейчас- то только с мясом.

— Скажи мне, Алёна, почему мне все время приходится вытаскивать тебя из тыза (араб. — задница)? — говорит он, сжимая еще сильнее

— Наверное, потому что я плохая девочка, вечно ищущая приключения на этот самый тыз.

Мы оба хмыкаем. Снова смотрим глаза в глаза, а потом набрасываемся друг на друга. Я краем глаза замечаю, что водителя в машине нет, мы одни, а окна затемнены, так что сомнения в сторону, если бы даже они у меня и были.

Он сдергивает с меня штаны, рвет колготки, задирает до шеи свитер и срывает вниз на талию лифчик. Его губы горячие, а щетина так сладко, так пленительно ласкает кожу. Я все плачу и плачу, а когда он сажает меня на себя и заполняет собой, выгибаюсь и стону так громко, что, наверное, слышно снаружи.

— Хара (араб. — дерьмо), — шепчет он, — невозможно хотел тебя…

— Еще скажи, что держал целибат, — пытаюсь я шутить, чтобы не потерять связь с реальностью.

— Конечно, нет, — отвечает он искренне, а я накрываю своими пальцами его полные губы, чтобы он не сморозил очередную гадость, и снова выгибаюсь от фрикций.

Моя разрядка феерична и стремительна. И я знаю, почему. В моей жизни не было мужчин после него. Были воспоминания, были мысли о нем, ласки своими пальцами, самоудовлетворение, эротические сны, но никто не прикасался ко мне после Даниэля. Я просто бы не перенесла этого. Просто бы умерла. А может быть правда? Может быть тогда, с тем выстрелом в воздух и правда умерла Плохая Алёна? А эта Алёна и мысли не могла допустить о ком-то кроме него…

Когда пелена удовольствия немного рассеивается, я спрыгиваю с него и опускаюсь перед ним на колени.

Не жду его реакции или приказа. Беру его в рот. Сразу, одним резким движением.

— Хочу твой вкус… Хочу, чтобы ты кончил вот так, во мне.

Он рычит, хватает меня за волосы и буквально через пару-тройку толчков изливается.

Я думала, что это всё, хотя бы на сейчас, но с последними движениями Дани хватает меня за талию и поднимает на сидение, укладывая на спину. Еще шире разводит ноги и…

Когда его язык касается моей горячей плоти, я начинаю снова непроизвольно плакать.

— Боже, — шепчу, дергаясь от грубой нежности- его горячих сочных губ и жестких волос бородки.

— Ты была хорошей девочкой, Алёна. Никто не касался тебя, я знаю. Знаю о каждом твоем шаге… Поэтому вот тебе награда… — он целует меня, пьет, пожирает, — хара, Алёна, хотел вылизать тебя еще там, на кедрах…

Я громко-громко кричу и хочу ему сказать, что он, мать его, первый, кто меня вот так касается, но слова замирают, не сорвавшись, потому что он не только первый, он единственный. Он мой единственный…

Когда мы приходим в себя, собираем клочья оставшейся одежды и стартуем, я