Доктор Красавчик - Елена Сокол

— Мне просто нужно было чем-то себя занять. — Хрипло отвечает Вадим.

— Ясно.

Он помогает мне снять верхнюю одежду, вешает её на крючок.

Я снимаю обувь и прохожу, озираясь по сторонам.

— Не переживай, ты не встретишь здесь никого. — Говорит Красавин, заметив мою осторожность. — Я здесь один. Уже давно.

Его голос очень печален. Ему трудно произносить вслух всё то, что приходится произносить.

Я оборачиваюсь.

Мне хочется обнять его. Он не обязан говорить это ради меня. Я понимаю, как это тяжело.

— Я должен был сразу сказать. — Вадим тянет носом воздух. Кажется, он делает это через боль. — Прости.

— Можешь ничего не говорить. — Я беру его за руку.

— Нет, я должен. — Он уводит меня за собой.

Мы оба знаем, куда он меня ведёт, и мои плечи дрожат.

Я всё ещё не верю, что это правда. Не представляю, как можно пережить подобное. Не знаю, как можно оправиться после такого, поэтому не смею требовать никаких объяснений. Мне лишь хочется, чтобы ему стало немного легче. Но это непростой путь, и горе так просто не отпускает — мне ли не знать.

— Я знаю, что ты подумала, когда нашла кольцо. — Он стискивает мою руку. — Я никогда бы не поступил так с тобой. Я просто носил его в кармане… в память… о них.

Вадим толкает дверь, и я вижу детскую комнату.

Письменный стол с раскрасками, игрушки, пустая кроватка, а над ней ночничок в виде божьей коровки. И от него на пустую постель льётся мягкий свет. А рядом с постелью пустой стул. Наверное, Красавин садится на него каждый вечер, чтобы вспоминать те моменты, когда его ребёнок был жив. Как же это дико несправедливо и больно, чёрт возьми!

— Мой сын. И моя жена. Они умерли. Два года назад. — Его голос тихий и какой-то чужой. — Их больше нет.

У меня перехватывает дыхание.

Я хотела бы забрать часть его боли себе, но так не бывает. Я просто приникаю головой к плечу любимого мужчины, обнимаю его за талию и продолжаю смотреть на кроватку.

— Моего сына звали Антон. Он только пошёл в школу. В тот день я должен был лететь с ними на отдых, ведь мы так долго планировали эту поездку. Но потом срочная операция, консультации, куча работы, да ещё вопросы с научной деятельностью… Я отправил их в аэропорт и обещал, что присоединюсь позже. А потом мне позвонили. — Вадим глубоко вдыхает и продолжает: — Самолёт совершил аварийную посадку и загорелся. Половину пассажиров эвакуировали, а другую половину…

Я прижимаюсь к нему сильнее.

Это невыносимо.

— Антону было всего семь. Я больше никогда не видел ни его, ни жену. У меня их просто отняли. Только что всё было нормально, мы попрощались, это было обычное утро, а в следующую секунду всё исчезло, рассыпалось, взорвалось! И ничего нет. Мне было так дико больно, что я думал, что не смогу ощущать ничего, кроме боли, всю свою жизнь. А потом появилась ты.

Он замолкает, и я утыкаюсь лицом в его грудь. Чувствую, как она вздымается, как неровно бьётся его сердце, как дрожат мышцы, и плачу.

— Я виноват, что отпустил их один в тот день. Что променял на свою работу, что не спас, не защитил. Что не ушёл с ними…

— Нет, — всхлипываю я. — Ты ничего не мог сделать.

— Я мог быть с ними.

И я обнимаю его ещё крепче. Так крепко, что ноют руки.

— Я даже не видел тел. Они сгорели. Если бы я мог попрощаться, мог похоронить их нормально, то не видел бы их лиц каждый божий день.

— Мне так жаль…

— Я только сейчас поверил и готов отпустить. Если смогу. Если получится…

— Я с тобой. — Шепчу я, чувствуя, как его плечи содрогаются от подступающих рыданий. — Ты справишься, всё будет хорошо.

— Прости, что не говорил тебе.

— Ничего страшного. Это трудно.

— Я думал, что должен отталкивать тебя, чтобы не потерять воспоминания о них. Я думал, что никогда не смогу.

— Нет, ты не должен забывать.

Моё сердце ноет от переживаний и боли.

— Я так боялся тебя полюбить…

— Всё хорошо, Вадим. — Я глажу его колючие щёки, смотрю в полные слёз чёрные глаза, встаю на цыпочки и целую его в подбородок, в щёки, в нос, в губы.

— Я думал, что не заслуживаю счастья после всего этого. Что не способен быть нормальным, что всю жизнь буду видеть призраков и кошмары, буду вздрагивать по ночам, буду существовать, а не жить. Я боялся, что прошлое сожрёт меня, что оно не даст мне двигаться дальше, что придётся притворяться. Я боялся испортить тебе жизнь!

— Ты лучшее, что было в моей жизни. — Я беру его лицо в ладони и заставляю посмотреть себе в глаза.

— И я всё ещё боюсь не справиться и быть плохим отцом нашему ребёнку. — Его рука опускается и нежно касается моего живота.

— Он ведь не твой, и ты не обязан… — Выдыхаю я.

— Он мой. — Твёрдо говорит Вадим. — Если ты позволишь. И если хочешь.

— Хочу. — Уверенно говорю я.

И мы целуемся.

Сильно, долго, до изнеможения. Так, что болят уже не только мышцы, но и губы. Так, что дыхания перестаёт хватать на двоих, и начинает кружиться голова. Так отчаянно, что становится ясно, что сомневаться друг в друге мы уже никогда не будем.

Мы — единое целое. На энергетическом, клеточном, космическом — любых известных науке и вселенной уровнях. Мы — один организм. И та жизнь, которая зародилась внутри меня — это наша общая жизнь. Это наш малыш.

— А это ещё что? — Спрашиваю я, поднимая с кровати большой мешок в виде полумесяца.

Несмотря на размер, он совсем лёгкий.

— Где? — Отвлекается от сборов вещей Красавин.

— Вот! — Я трясу в воздухе мешком.

— О, это я купил тебе. Ещё неделю назад.

— Что это? — Я пытаюсь понять, что внутри упаковки, и чем оно мне может быть полезно.

— Это специальная подушка для беременных. — Очевидно, ему становится неловко. — Даже не знаю, как я забрёл тогда в этот отдел! — Вадим смеётся. — Но консультант сказала, что скоро эта штука тебе очень пригодится.

Он закрывает ладонями лицо и хохочет, я смеюсь тоже — до слёз.

— В тот момент мне казалось, что это будет отличным подарком! — Сокрушается Красавин.

— Это очень романтично, честно! — Толкаю его я. — Спасибо!

Притягиваю к себе и целую.

Сборы вещей затягиваются ещё на полчаса. Вадим берёт только самое необходимое, и всё умещается в две сумки, но ещё остаётся обувь — её мы кидаем в пакеты и выносим к машине.