Кириньяга. Килиманджаро - Майк Резник

мной, как Киманти, и словно бы не замечали моего присутствия. Каждый терпеливо ждал своей очереди принять лекарство европейской знахарки.* * *

Я думал, что, когда она улетит, все пойдет своим чередом, что люди снова станут бояться Нгаи и относиться с уважением к мундумугу. Этого не произошло. Да, они вернулись к своим обычным делам, сажали растения и возились со скотом… но не приходили ко мне искать облегчения в своих трудностях, как делали всегда.

Сперва я решил, что выдался один из тех редких периодов, когда в деревне нет ни больных, ни раненых, но однажды днем увидел, как Шанака идет по саванне. Поскольку он редко выходил из шамба и никогда не покидал деревню, то я заинтересовался и решил проследить за ним. Он шел на запад больше получаса, пока не достиг Космопорта.

– Что не так? – спросил я, наконец нагнав его.

Он открыл рот. Над одним из зубов виднелся серьезный абсцесс.

– Мне очень больно, – сказал он. – Я три дня уже ничего не могу есть.

– Почему ты не пришел ко мне? – спросил я.

– Европейский бог победил Нгаи, – сказал Шанака. – Нгаи мне не поможет.

– Поможет, – сказал я настойчиво.

Шанака помотал головой и поморщился от этого движения.

– Ты старый человек, а Нгаи – старый бог, вы оба лишились силы, – пояснил он печально. – Я бы хотел, чтобы вышло иначе, но как уж получилось.

– Значит, ты бросаешь своих жен и детей, потому что утратил веру в Нгаи? – требовательно спросил я.

– Нет, – сказал он. – Я попрошу, чтобы корабль Техподдержки увез меня к мундумугу европейцев, а когда меня вылечат, я вернусь.

– Я тебя вылечу, – пообещал я.

Он долго смотрел на меня.

– Было время, когда ты мог излечить меня, – сказал он наконец. – Но то время прошло. Я отправляюсь к европейскому мундумугу.

– Если ты так поступишь, – бросил я, – можешь больше никогда ко мне не обращаться.

Он передернул плечами.

– Я и не собираюсь, – ответил он без всякого злорадства или горечи.

* * *

Шанака вернулся на следующий день. Рот ему вылечили.

Я остановился у его бома, чтобы узнать о его самочувствии. Я ведь оставался мундумугу вне зависимости от того, нужна была Шанаке моя помощь или нет. Проходя через поля к его шамба, я увидел, что у него два новых пугала, подарки европейцев. У пугал были механические руки, которые хлопали без устали, и они умели поворачиваться, чтобы не смотреть все время в одну и ту же сторону.

– Джамбо, Кориба, – приветствовал он меня. Затем, заметив, что я рассматриваю его пугал: – Разве не отличные?

– Я воздержусь от ответа, пока не увижу, как долго они проработают, – сказал я. – Чем больше в устройстве движущихся частей, тем больше вероятность, что оно сломается.

Он посмотрел на меня. Мне показалось, что в его лице проскользнула жалость.

– Они созданы богом Техподдержки, – сказал он. – Они будут работать вечно.

– Или пока батарейка не сядет, – ответил я, но он не понял, о чем я, и не уловил сарказма. – Как твой рот?

– Гораздо лучше, – ответил он. – Меня укололи волшебным шипом, который снимает боль, и прогнали злых духов, которые вселились ко мне в рот. – Он помолчал. – У них очень могучие боги, Кориба.

– Ты вернулся на Кириньягу, а раз так, не кощунствуй, – бросил я.

– Я не кощунствую, – сказал он. – Я говорю правду.

– Теперь ты попросишь, чтобы я наложил заклинания на европейские пугала? – спросил я с тщательно продуманной иронией.

– Если тебе так легче, – пожал он плечами.

– Если мне так легче? – сердито повторил я.

– Ты услышал правильно, – сказал он грубо. – Эти европейские пугала не нуждаются в твоих заклинаниях, но если тебе от этого станет легче…

Я часто размышлял, что случится, если по каким-то причинам жители деревни перестанут бояться своего мундумугу. Но не мог себе представить, каково это, когда тебя не боятся, а просто терпят.

* * *

Все больше жителей деревни посещали европейскую больницу и возвращались с подарками от европейцев. В основном – с устройствами для экономии времени и сил. Западными устройствами. Устройствами, убивающими культуру.

Я вновь и вновь приходил в деревню и объяснял им, почему от таких подарков следует отказываться. День за днем я говорил на совете старейшин, напоминая им, ради чего мы прибыли на Кириньягу, но большинство первопоселенцев уже умерли, а следующее поколение, те, кто теперь был старейшинами, не помнило Кении. И действительно, те, кто пообщался с работниками службы Техподдержки, возвращались с уверенностью, что утопия не на Кириньяге, а в Кении, где каждого хорошо кормят и о каждом хорошо заботятся, а засуха не грозит ни одной ферме.

Они были со мной вежливы, почтительно слушали меня, а потом возвращались к тому, что делали или обсуждали до моего прихода. Я многократно напоминал им, что лишь я один способен спасти их от них самих, но их это не беспокоило. Некоторые старейшины вели себя так, словно я, вместо того чтобы блюсти чистоту Кириньяги, каким-то таинственным образом сдерживаю ее развитие.

– Кириньяга не должна развиваться! – спорил я с ними. – Когда вы достигнете утопии, то нельзя же просто отбросить ее и сказать: Так, а завтра что менять будем?

– Если не растешь, начинаешь стагнировать, – ответил Каренья.

– Мы можем расти, расширяясь, – сказал я. – У нас целая планета для заселения.

– Это не рост, а размножение, – ответил он. – Ты хорошо поработал, Кориба, поначалу нам и вправду требовались твои советы и указания… но время твоей работы прошло. Теперь мы здесь обустроились, и именно мы станем выбирать, как жить.

– Мы уже выбрали, как нам жить! – сердито воскликнул я. – Вот поэтому мы сюда и прибыли.

– Я был просто кехи, – сказал Каренья. – Меня никто не спрашивал. А я не спрашивал сына, который родился здесь.

– Кириньяга создана с целью воплощения утопии кикуйю, – ответил я. – Эта цель записана в нашей хартии. Она не может быть изменена.

– Никто не отрицает, что наша цель – жить в утопии, Кориба, – вмешался Шанака. – Но время, когда ты, и только ты, определял, что составляет эту утопию, прошло.

– Утопия точно определена.

– Определена тобой, – сказал Шанака. – У нас могут найтись собственные определения утопии.

– Ты был одним из первых колонистов Кириньяги, – обвинил я его. – Почему ты никогда не возражал?

– Я много раз хотел возразить, – повинился Шанака. – Но всегда боялся.

– Чего?

– Нгаи. Или тебя.

– Что в целом одно и то же, – сказал Каренья.

– Но теперь Нгаи потерпел поражение в битве с богом Техподдержки, и я больше не боюсь высказываться, – продолжил Шанака. – Почему я должен терпеть зубную боль? Почему с моей стороны преступно или богохульно обращаться к европейским знахарям за помощью? Почему моя жена, которая не моложе меня и у которой за много лет спина согнулась под тяжестью воды и дров, обязана продолжать их таскать, если у нас теперь появятся машины, которые будут это делать за нее?

– А почему ты вообще