Годы паники. Как принять верное решение, когда все говорят «пора рожать» - Нелл Фриззелл

уперлась головой в грудь Ника и, даже не сознавая, что делаю, сильно укусила его в живот, как какое-нибудь животное. Наконец-то что-то! Наконец-то после всех этих часов бесплодного, бессмысленного давления что-то происходит.

Дороти подошла к краю бассейна и заглянула мне в глаза.

– Послушай, Нелл… когда придет следующая схватка, я хочу, чтобы ты сделала небольшой, неглубокий вдох…

Не успела она закончить, как земля подо мной снова вздыбилась, толкаясь вдоль позвоночника, давя на кожу, сквозь все тело. Рошин с каким-то беспроводным приборчиком в руке мягко приблизилась и приложила его прохладную гладкую поверхность сбоку к животу. Снова затихло, но в этот раз я не тревожилась. Я знала, что все идет как надо, все будет в порядке. Она быстро скользнула мне за спину, и, когда прибор прижался к самому низу живота, сердцебиение ребенка заполнило комнату. Почти сразу же схватка возникла внутри и устремилась книзу, точно водоворот. Я макнула лицо в воду, ощутив, как она плеснула на мои разгоряченные и красные от натуги щеки, пока нечто глубокое и первобытное двигалось внутри.

Я ощутила какую-то мелкую рябь, а потом что-то вроде хлопка в районе влагалища.

«Ну вот, – подумала я. – Порвалась в лоскуты. Слишком поздно».

– Это расходится пробка вокруг головки ребенка, – сказала Рошин из-за спины.

Его головки? Его головки.

Когда пришла следующая схватка, я почувствовала, как раскрываюсь, как меня тянет в разные стороны. Что-то скользнуло между ног.

– Он уже родился? – спросила я Ника с искренним любопытством.

Как ни удивительно, тот сумел не рассмеяться.

Нет, не вышел – показалась только головка.

– Можно мне тужиться? – спросила я, рассчитывая услышать в ответ, что мышцы, кожа и кости готовы к тому, что вот-вот случится; что я не порву влагалище в клочья. Ощущая себя на краю пропасти. Ощущая, что меня поддерживают все в этой комнате. Ощущая себя неподвижной точкой в движущемся мире.

– Да, да, можешь тужиться, – заверила Рошин.

Я сжала руки Ника и при очередной схватке со стремительным потоком силы, радости, облегчения и мощи напрягла все тело. «Знакомое ощущение», – подумала я. Это правильно. Похоже, конечно, на опорожнение кишечника, но несравнимо по масштабам.

– Я вижу его глаза, – проговорила Рошин.

И вдруг со следующей схваткой я почувствовала, как все конечности, уголочки, плечики движутся вниз по моему телу. Я действительно чувствовала, как тельце ребенка выскальзывает сквозь кости вниз, в мир. Я тяжело вздохнула. Плеснула вода. Позади поднялась волна.

– Можешь взять на руки своего ребенка, – произнесла Рошин.

И там, между моих ног, всплывая на поверхность воды совершенно самостоятельно, обнаружился крохотный лиловый человечек. Младенец. Мой ребенок. Продолжая стоять на коленях, я подхватила его влажным перекрестьем рук и уставилась на него в абсолютном изумлении. Я это сделала.

Наконец-то я это сделала.

Через пару секунд, выбираясь из бассейна, по-прежнему прижимая к груди малыша, моего сына, я услышала, как о край бассейна звякнули ножницы. Ник вежливо отказался от предложенной ему чести, опасаясь, что, путаясь в крохотных извивающихся деталях, может нечаянно отхватить сыну пенис вместо пуповины. Поэтому честь досталась Элизе. Я доковыляла до кровати и легла, уложив крохотное, сизо-серое, вопящее тельце сына на свой бледный горообразный живот. Я знала, что для грудного вскармливания и плаценты очень важно сделать все как можно скорее. Поэтому поднесла носик сына к соску, мягко отвела назад его головку, и он, искривив личико в мучительном вопле, чудесным образом к нему присосался. Пару минут спустя Рошин подошла сбоку и предложила попробовать родить плаценту. Продолжая смотреть на личико ребенка, на то, как он чудесным образом сосет, на крохотные птичьи плечики, я почувствовала, как Рошин надавила мне на живот, напрягла то, что осталось от внутренностей, и почувствовала, как нечто, напоминающее огромный гладкий боб, вылетело из моего межножья. Вот и все.

– Попросишь Элизу посмотреть, вся ли вышла? – попросила я Ника.

– Не волнуйся, – ответил он. – Именно это они сейчас и делают.

Я была опустошена. Все кончилось.

* * *

Благодаря какой-то невероятной удаче послеродовое отделение в тот день было полно под завязку, в то время как в родильном центре оказалось сравнительно спокойно. Это означало, что еще двенадцать часов, в течение которых меня должны наблюдать (из-за стрептококка), я могла оставаться в той же уютной, спокойной комнате, где родила. Эти двенадцать часов текли странным, вневременным потоком, изредка прерываемые посещениями медиков, приходивших мерить давление и температуру, слушать сердцебиение ребенка, проверять суставы и слух.

В какой-то момент Элиза потихоньку ушла, отправившись домой, чтобы выпить бокал красного вина и закусить сырным тостом вместо завтрака в постель. Я смыла кровь с ног и завороженно смотрела, как последние улики того, что я только что совершила, стекают в сточное отверстие, как дельта из маленьких красных ручейков. Натянула гигантские трусы с прокладкой размером с односпальный матрац. Ник с голым торсом держал на руках ребенка, пока я ела теплый тост со сливочным маслом и пила сладкий чай. Солнце перемещалось вдоль родильного зала, и я сидела молча, пытаясь осознать.

Самым странным происшествием было неожиданное явление матери, которая каким-то образом обошла все правила родильного центра и переступила порог, одетая в короткую бархатную курточку, принеся с собой огромную сумку еды.

«Должно быть, Ник сказал, что все закончилось», – подумала я как в тумане.

– Я приготовила тебе салат с лососем и картофелем, милая, – произнесла мама.

Я уставилась на нее, подозревая, что все это – галлюцинация. Она с тем же успехом могла сказать: «Я принесла тебе на сборку маленький карбюратор от «ниссана» 1983 года, милая».

Я только что двое суток рожала; я вытолкнула из своего тела живого ребенка; я держала новорожденного сына у сердца – каким образом и с чего вдруг мне, блин, захотелось бы какого-то салата?!

Вот в этот самый момент!

Когда солнце село, в комнате остались только мы с Ником, изнуренные, изумленные, едва способные говорить. Он дремал, малыш дремал. Я сидела, восхищенная и ошеломленная случившимся.

«Скоро поедем домой, – думала я. – Они позволят мне и этому крохотному беспомощному созданию выйти в холодный осенний воздух реального мира. Мы с Ником вошли сюда как два человека, которых свели вместе любовь и страх, потребность и мысль. А уйдем отсюда как семья».

Через двенадцать часов после родов, через шестьдесят два часа после первой схватки, через девять месяцев после зачатия я шла по коридору под больничными светильниками цвета бананового молочного коктейля, держа крохотного сына в розовом автомобильном креслице, полностью преображенная. Все изменилось. Я изменилась. Ничто больше не будет прежним.

17. Полуночная