Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь - Сара Дюнан

– Я рада приветствовать всех друзей моего сына, но не соизволите ли вы назвать свое имя? – Ваноцца, как и многие парвеню[6], не выносила плохих манер.

– Увы, мама, мой друг принял обет молчания.

– И анонимности, – добавил кто-то.

– Всем хочется окутать свою жизнь покровом тайны, – засмеялся Хуан. – Это мой новый чудесный телохранитель, – и он хлопнул его по плечу.

– По мне, так он похож на сутенера, – беззлобно сказал Чезаре. – Кто у тебя сегодня ночью, брат?

Хуан улыбнулся.

– Ах, у меня столько приглашений!

– Довольно об этом, – оборвала их Ваноцца. – Я накрывала стол не для того, чтобы мне рассказывали о неблагоразумном поведении сына. Если вы толкуете о женщине, надеюсь, ты поведешь себя с ней благородно. Ты женатый мужчина.

– Но, увы, жена моя в Испании, – сказал он, и все засмеялись, включая мать, ведь атмосфера за столом царила столь радостная, что она просто не могла долго гневаться.

– Собирайтесь по домам, дети мои. Становится поздно, а город так неспокоен, что лучше вам поехать, пока по улицам еще ходят уважаемые люди.

– Она волнуется, что живет в плохом районе – да, мама? – шутливо спросил Чезаре. – Не переживай. Мы поедем все вместе, напоенные гостеприимством этого дома со вкусом твоих виноградников.

– Ах, ты такой льстец! – Она встала на цыпочки и взъерошила ему волосы, когда он обнял ее в ответ. Ни одна живая душа не рискнула бы повторить этот жест.

Юноши вскочили на коней, а человек в маске сел позади Хуана, ведь своей лошади у него, похоже, не было.

На мосту Святого Ангела Хуан с телохранителем и конюхом отделились от остальной компании.

– Нужно произвести осаду одной хорошо защищенной крепости, – крикнул он, направляясь вдоль реки на север.

– Тебе нужна артиллерия? – крикнул ему вслед Чезаре. – Могу предложить Микелетто. Он один стоит нескольких пушечных ядер. Настоящая бомбарда!

В ответ они услышали лишь растворяющийся в темноте смех.

* * *

Несколько часов спустя город сонно зевнул и вернулся к жизни. Рассветные часы, пока город не накрыла жара, были самыми оживленными. В Ватикане папа и Буркард встали рано и теперь обсуждали приготовления к предстоящей неаполитанской коронации. Вскоре к ним присоединился Чезаре. Предстоит много работы, прежде чем он отправится в путь.

В полдень из дома Хуана прибыл испанец и сообщил, что хозяин еще не появлялся. Папа встревожился. После случая во дворце вице-канцлера его все чаще стало беспокоить местонахождение сына. Но Хуан был из тех, кто привык просыпаться поздно и не в своей кровати, а поскольку Рим жаждал узнать о новом скандале, связанном с именем Борджиа, ему раз за разом твердили, что свои романтические похождения лучше прятать под покровом ночи.

«Ах, Боже, дай мне сил», – подумал Александр и попытался выбросить тревожные мысли из головы.

День стал клониться к вечеру, и обнаружилось, что конь герцога свободно гуляет по улицам, а одно из стремян на нем отрезано. Конюха нашли в бессознательном состоянии недалеко от площади Пьяцца-делла-Джудекка[7], изо рта у него текла кровь: нож глубоко пронзил легкие. Что бы с ним ни случилось, он забрал это знание с собой в могилу – умер задолго до того, как его принесли домой.

Александр, теперь уже совершенно обезумев, отправил на поиски сына патрули испанских гвардейцев. Другие семьи, увидев их мечи на улицах города, забили тревогу, опасаясь новых нападений, и поспешно засобирались за границу. Герцог Гандийский пропал. Пропал. Слово это пугало, какой бы смысл оно ни несло. Торговцы рано свернули свои палатки, а тяжелые деревянные двери всех палаццо заперли на самые надежные засовы. Ночь принесла стычки и потасовки, но никаких новостей. Папа едва смог забыться недолгим сном.

На следующее утро солдаты опросили всех и каждого вокруг Пьяцца-делла-Джудекка и в районе Санта-Мария-дель-Пополо, кто мог хоть что-то видеть. В конце концов на Тибре отыскался лодочник-славянин Джорджо Счивиано. Ему принадлежала поленница у больницы Сан-Джироламо, где собирались выходцы из Далматии. Спал он каждую ночь среди камышей прямо в собственной лодке, чтобы ее не украли. Он рассказал свою историю в таких красках, что слушая ее от начальника стражи, слово за словом, Александр тихо постанывал, настолько живо представлял он все произошедшее.

– Я не спал, лежал у себя в лодке. Миновало несколько часов после полуночи. Двое мужчин вышли из аллеи рядом с больницей на открытый участок возле реки. Луна была во второй четверти, и в ее свете я мог разглядеть их фигуры, но не лица. Они осмотрелись по сторонам, чтобы удостовериться, что никого поблизости нет, а потом исчезли. Затем появились еще двое, и повторилось все то же самое. Один из них подал сигнал кому-то на аллее, и оттуда выехал всадник на белой лошади. Позади него поперек крупа лежало чье-то тело: голова по одну сторону, ноги по другую. Первые двое шли рядом, придерживая тело, чтобы не упало. Они подошли к самому краю реки, откуда сбрасывают мусор, а потом всадник развернул лошадь боком. Тело взяли за руки и за ноги, раскачали и бросили в воду. Всадник спросил: «Потонул?» Они ответили, мол, да, господин. Но плащ мертвеца еще виднелся на поверхности, и он заметил его. «Что это?» – «Его плащ, господин». И они принялись кидать в него камни и какой-то мусор, пока все полностью не исчезло в воде. Они еще постояли, поняли, что он не всплывет снова, а затем развернулись и ушли прочь.

* * *

И тут начались поиски. За несколько часов Тибр вокруг Сан-Джироламо наводнили лодочники со всего Рима. Они тралили грязные воды и истыкали крюками все дно, подгоняемые обещанием награды. Вскоре это стало шуткой дня: папа Борджиа, хоть и пользовался дурной славой, оказался настоящим ловцом человеков[8]. Громче всего смеялись его враги.

Река была только рада изрыгнуть свои нелепые богатства. Очень быстро нашли первое тело: полуголый молодой человек с ножевым ранением в груди, лицо его распухло и было поедено рыбами, но еще вполне узнаваемо. Впрочем, никто его не опознал.

Вскоре после этого раздался крик. В траловой сети запуталась промокшая масса из бархата и человеческой плоти. Теперь сомнений не было. Герцог Гандийский всплыл из сточных вод, украшенный каким-то мусором, полностью одетый, вплоть до обуви и перчаток, а свисающая с пояса сумка все еще была туго набита дукатами. Он выглядел так, будто собирался весело провести ночь в городе, вот только ноги его и грудь пестрели колотыми ранами, а шея ухмылялась широкой улыбкой взрезанной плоти. Руки его были крепко связаны за спиной. Кто бы ни сотворил такое, он явно получил от этого большое удовольствие.