Боль - Цруя Шалев

Что, семейка пошла вразнос? – спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: – Сделай мне сегодня два бутерброда, ладно? И денег подкинь. У меня вечером зачет по граждановедению.

– Ой, и правда! – спохватилась Ирис. – А я совсем забыла…

– Ты вообще меня подзабыла в последнее время, мамуль. – Он глянул на нее сверху вниз.

Когда он успел так вырасти? Я теряю его, испугалась она, я теряю его, а он вот-вот уйдет в армию!

Взяв острый нож, она разрезала еще не размороженные булочки.

– Извини, малыш, бывают такие времена…

– Все в порядке, мамуль, – рассмеялся он, – я не в обиде! Просто скажи, если понадобится помощь.

И тут же повернулся к ней своей красивой спиной и пошел в свою комнату одеваться. Ирис смотрела ему вслед: когда он успел так вырасти, и не только физически, – когда он успел так повзрослеть?

С ним ей все удалось. Этим утром он напомнил, что ей есть чем гордиться. Но скоро им придется расстаться, его заберут в армию. Может быть, поэтому она потратила на него больше душевных сил, чем на Альму? Неужели эта страна заставляет всех матерей растить сыновей с оглядкой на войну? Или только тех, у кого война отняла отца? Ирис яростно взбивала яйца для омлета. Какая разница! Просто ребенком он требовал особого внимания, – при чем тут государство, при чем тут армия? Ирис снова и снова качала головой, глядя, как желтоватая жидкость, пузырясь, густеет на сковородке. Она отдала Омеру больше сил, чем Альме, потому что он их больше требовал, – но не потому ли он их требовал, что она сама ему это позволила? Не потому ли государство требует все больше, что граждане сами ему это позволяют? Успеха тебе, сынок, на зачете, думала Ирис. Я свой зачет по твоему воспитанию выдержала неплохо, выше всех ожиданий. Она запихнула горячий омлет в не успевшие разморозиться булочки, завернула в пищевую пленку и положила на стол. Неужели плод ее многолетних стараний теперь сожрет Армия обороны Израиля, уже слопавшая обгоревшее тело ее отца? Не надо торопить события, одернула себя Ирис, он даже первую повестку еще не получал.

Пока она поспешно одевалась, по квартире распространился запах гари, над сковородкой поднялось облако чада.

– Задумалась, мамуль? – покровительственным тоном заметил Омер. – Ты не выключила плиту!

Он сам себе нравился в этой новой роли – сильного и твердого мужчины: слишком много лет вся власть принадлежала Ирис.

– Какая удача, Омер! – сказала она. – Ты спас нас всех!

– Главным образом папу, – хихикнул Омер. – Мы с тобой уже ушли бы.

Оба посмотрели на Микки, который лежал без движения – только веки подрагивали.

– Как ты, Муки? – Ирис подошла к нему, положила руку на лоб.

– Немножко лучше, – пробормотал он и, к ее изумлению, добавил: – Не хотелось тебя расстраивать, Ирис, но мне сегодня не удастся помыть машину…

– Как-нибудь переживу, – ответила она, – при условии, что ты сходишь в поликлинику.

Не будь этот день последним днем учебного года, она осталась бы с ним, но именно сегодня надо успеть сделать массу дел, несмотря на тревогу, несмотря на усталость! Каждый час она звонила домой, удостовериться, что с Микки все в порядке, то и дело прося секретаршу принести крепкого кофе. Ирис овладела печаль, как всегда в конце года, – ощущение утраты, преждевременной и безвозвратной. С горечью слушала она беззаботную болтовню учительниц, радующихся приближению летних каникул, планирующих заграничные поездки с семьями. Ей тоже предложили соблазнительный вариант – съездить с Эйтаном на конференцию в Риме… Можно ли вообразить большее счастье? Но для счастья в жизни Ирис места больше не было. Во всяком случае, для такого счастья. Не радуйтесь вы так быстротечности времени, хочется ей сказать торжественным и взволнованным выпускникам начальной школы, толпой валящим в кабинет, чтобы попрощаться с ней. С тревогой смотрела она на детей, которых вела, начиная с первого класса. Вот бы они навсегда остались такими – с гладкими щечками, без прыщей, без щетины, без повестки в армию. Что ждет вас, мои дорогие? Она обнимала двенадцатилетних девочек, вступающих в новую жизнь. Лучше бы вам оставаться девочками! Альме тоже было двенадцать, она носила школьную форму и, приходя домой, рассказывала про школьные дела, а если и не рассказывала, то, по крайней мере, не скрывала ужасающих тайн.

Когда в кабинете на минутку опустело, Ирис закрыла дверь и положила голову на стол. Попыталась вспомнить то лето, когда Альма окончила начальную школу – шестой класс, – но ничего не вспомнила. Кажется, весь тот год жизни дочери стерся из памяти, а может, его никогда там и не было: ведь в тот год ее ранило, потом операции, госпитализации, реабилитация. Неужели как раз тогда она навсегда потеряла Альму?

– Ирис, к вам пришли. – Офра осторожно приоткрыла дверь.

– Я занята! – сердито ответила Ирис.

Но Офра, которая всегда ее ревностно охраняла, веско добавила:

– Это, кажется, важно.

– Это вам все важно, – проворчала Ирис. – А на самом деле ничего не имеет значения.

Подняв голову, она увидела в дверях кабинета его: худого седеющего мужчину с глазами юноши под густыми бровями, в потертых джинсах, в выцветшей футболке, словно оставшейся на нем с тех давних времен. На какой-то миг она даже не узнала его – настолько он не имел отношения ни к этому месту, ни к этому времени, да и к ней тоже, – и боль, которая преследовала ее весь день, усилилась, став невыносимой.

– Эйтан, ты? Как ты меня нашел? – спросила она, потом подошла, обняла его за шею и опустила голову ему на плечо – под торжествующим взглядом своей заслуженной секретарши.

Офра, конечно, поспешила выйти и закрыть за собой дверь: гордость от собственной проницательности пересилила даже отчаянное любопытство.

– Эйтан, моя дочь больна, – проговорила Ирис, обняв его так крепко, словно вскоре ей предстояло идти на битву, из которой она уже не вернется, а если вернется, то не к нему.

Он гладил ее волосы.

– Я беспокоился, я понял, что-то случилось, – шепнул он ей на ухо. – Что с ней? Я могу чем-то помочь?

– Это не физическая болезнь. Душевная. Она попала в зависимость, я должна ее спасти.

Его губы жгли ей лоб сквозь волосы. Мозг был как в огне. Как долго она ждала его! Неужели они опоздали навсегда?

– Любовь моя, – шептал он, – Рис, не бросай меня!

– Ох, Эйтан, – вздохнула она, – я не смогла бы этого, даже если бы захотела…

Как она любила его в этот миг! На его лице застыло выражение скорбного недоумения, как тогда, когда он приходил к ней от одра