Боль - Цруя Шалев

обиды, привыкшая получать, не давая, запертая внутри привычного опыта. Ее родители сделали ее плохой Альмой, чтобы удовлетворить их собственное эго.

Она продолжала говорить о себе и теперь уже и о них тоже в третьем лице, как будто читала проповедь кому-то постороннему:

– И только теперь, благодаря Боазу, я начинаю узнавать хорошую Альму, подлинную Альму!

– Расскажи мне о ней, – попросила Ирис.

Но дочь и без особого приглашения продолжала вещать:

– Хорошая Альма открыта, дух ее бесконечен! У нее нет границ! Она может влюбляться, может экспериментировать над собой, она свободна, любознательна. Ты всегда говорила мне, что я недостаточно любознательна, – обратилась она к матери, словно желая доставить ей удовольствие.

Ирис напряженно слушала. Какая дьявольская изощренность: заставить человека поверить, что самая дикая и необузданная часть его личности и есть его истинное «я»! Но вместе с тем в этой чуши была своя логика. Недаром Ирис всегда удивлялась закрытости дочери, ее пассивности и уклончивости. Жизнь Альмы, думала она иногда, не сильно отличается от жизни ее аквариумных рыбок! После школы она усаживалась перед телевизором в гостиной смотреть свои сериалы, иногда пересматривая снова и снова одну и ту же серию. По пятницам собиралась только с подружками, даже когда уже служила в армии, и даже когда уединялась у зеркала, это приносило ей не удовольствие, а лишь сплошное расстройство. «Посмотри, у меня левая бровь короче, чем правая!» – однажды расплакалась она, когда Ирис зашла к ней в комнату с ворохом выстиранной одежды и обнаружила, что та в отчаянии смотрит в зеркало. Тогда Ирис сухо заметила: «Ничего страшного! Никто не совершенен». После этого Альма уже не делилась с нею своими мелкими печалями. А сейчас поделилась.

Когда она говорила более сдержанным, почти назидательным тоном, Ирис всем сердцем цеплялась за эту видимость нормального общения: вот родители слушают свою любимую дочь, которая повзрослела и рассказывает о своей жизни и учебе. Особенно если удовольствоваться тоном этих рассказов и не особо вникать в их смысл. Немного успокоившись, Ирис ощутила голод, а вместе с ним и усталость – все те обычные ощущения, которые исчезают в момент опасности, и предложила:

– Альма, хочешь, пойдем на кухню, приготовим что-нибудь? Кстати, кормят у вас в баре отлично! Мы давно так вкусно не ели.

Выбранная Ирис стилистика непринужденной беседы заставляла опустить некоторые подробности, например, кислую жижу, принятую землею у обочины шоссе. Альма вытянулась на диване, ей тоже явно хотелось успокоиться и расслабиться, довериться видимости уюта.

– Я только минутку отдохну, – сказала она, и Ирис ободряюще глянула на Микки: видишь, она остается, она уже не так враждебна, и, если они готовы слушать, она готова рассказывать, а это, возможно, в данный момент важнее того, что она расскажет.

Но он ответил ей мрачным взглядом, который пришлось проигнорировать.

– Хотите салата? – оживленно спросила она. – Может быть, пожарим халуми?

И хотя оба лежали неподвижно на параллельных диванах и ничего ей не ответили, Ирис вышла на кухню с чувством облегчения.

Сейчас Альма здесь, с ними, пусть и приехала только для того, чтобы отчитать их. В беде она ищет их помощи, и кажется, им удастся наладить контакт, если они только будут вести себя правильно. Не допустят ни малейшего критического замечания, даже жеста, – будут демонстрировать абсолютное приятие всего. Поэтому Ирис непринужденно накрывала стол на четверых. Скоро придет Омер, они вчетвером посидят за столом, как в прежние времена, будут передавать друг другу миску с салатом, сыр, маслины, яйца, хлеб. А завтра начнутся летние каникулы – не для нее, конечно, но все-таки она сможет позволить себе более гибкое расписание, выкроить несколько выходных. Если удастся сосредоточиться на дочери и ни на миг не задумываться о шансе вернуться к прежней своей любви, быть может, ей снова приведется испытать если не счастье, то, по крайней мере, удовлетворение от предотвращенной катастрофы. Может, запереть Альму и не выпускать? Она однажды видела такой фильм о матери солдата и утешала себя тогда тем, что Омер еще маленький. Но сейчас Омер уже не маленький, и страх перед призывом тоже вырос. А тут получается, что сажать под замок приходится и девушек, чтобы защитить их от врагов, пусть те и безоружны, и атакуют изнутри.

– Альма, Микки, за стол! – спокойным голосом позвала она, и, к ее восторгу, Альма соскочила с дивана и уселась на свое обычное место.

Настроение у нее явно улучшилось. Из-за эсэмэсок, которые она все время принимала, или из-за стремления матери понять, что с ней действительно происходит? Следом, пошатываясь, вошел Микки – тяжеловесный, медлительный, в штанах цвета хаки и в серой майке, открывающей обвислую грудь. Омер задерживался, и Ирис решила его не дожидаться. Сколько лет Альма страдала от его прихотей! Настало ее время! И когда красные тарелки у всех были полны, Ирис сказала:

– А расскажи подробнее, Альма, про упражнения для освобождения от эго? Может быть, мне это тоже поможет.

– Конечно, это тебе поможет! – с воодушевлением воскликнула дочь. – Я как раз подумала, когда увидела, что ты прихрамываешь: ты не случайно получила тазовое ранение. Недаром на иврите «таз» и «эго» пишутся почти одинаково! Может быть, ты получила сигнал, что тебе нужно освободиться от эго.

Ирис приятно удивило, что дочь вообще сподобилась подумать о ней, и увлеченно кивнула, хотя созвучие еврейского слова с латинским ее не убедило.

– И правда интересно, – сказала она. – Так какие же есть упражнения?

– Есть много способов, каждый выбирает то, что ему больше подходит. Мне кажется, лучше всего помогает секс.

– Секс? – подавился салатом Микки.

Альма, не переставая жевать, объясняла с поразительной невозмутимостью:

– Конечно. Ведь секс – это инструмент, и с ним нужно работать, как с любым инструментом, – без всякой связи с любовью или наслаждением. Например, на прошлой неделе мое упражнение заключалось в том, чтобы спать каждый раз с другим мужчиной ради раскрытия моего истинного «я».

Ирис положила дрожащую руку на колено Микки и ущипнула, предупреждая: ничего не говори, крепись. К счастью, он был так ошеломлен, что потерял дар речи и застыл с раскрытым ртом.

– Со знакомыми мужчинами? – сдавленным голосом спросила Ирис.

– Это неважно, некоторые – да, некоторые – нет, ведь неважно, кому я подаю еду в ресторане. Я учусь быть щедрой в самых интимных вещах, – продолжала она спокойным тоном, словно в этом не было ничего особенного. – Я всегда чувствовала, что меня что-то останавливает, и Боаз помог мне понять, причина моей замкнутости кроется в сексе, и я должна практиковать его, чтобы раскрыться.

– С ним ты тоже практикуешь? –