На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

Надежда Витальевна воспитывалась в интеллигентной украинской патриотической прогрессивной семье. Она аристократ в лучшем смысле этого слова, т. е. благородный, культурный человек. Такой аристократ всегда демократичен в сущности своей. Украинский язык ее — синтез утонченной культуры, мощного пласта народного языка песен, пословиц, шутки и блатного жаргона советских лагерей, без которого невозможно обойтись в описании лагерной эпохи построения социализма.

В ее воспоминаниях лагерь — это прекрасная природа Сибири и Колымы, которую она любит, несмотря на муки, холод и голод, это тупость надзирателей и начальства. Весь кошмар 28 лет лагерей и тюрем видится ее глазами как трагикомедия, в которой побеждает человек, благодаря его умению подняться над нечеловеческими условиями, — побеждает смехом и жизнелюбием духовно здорового человека.

У Надежды Витальевны — все в смехе, в деталях, в «пухе истории», сквозь который видишь ту самую сущность, о которой говорит Екатерина Львовна.

Надежда Витальевна, украинка по духу, языку, происхождению, показала мне, что мы имеем будущее, если умеем смеяться над собой, своей болью, своими кумирами, своими пороками и достоинствами. Значит, мы уже поднялись над комплексом национальной неполноценности, национальным провинциализмом и квасным патриотизмом.

(М. Бахтин в своих гениальных работах о Достоевском, Рабле и Гоголе показал все значение народной карнавальной культуры, которая смехом преодолевает отчуждение человека государством, идеологией, страстями, которая умеет увидеть высокое в низком, пошлость в «благородном», смешное в серьёзном.)

Как боятся этого смеха провинциальные, затхлые «патриоты», серьезные бюрократы.

Над чем смеются? Над святынями, над народом (русским, украинским, еврейским, каким угодно), над… страх подумать!.. над вождями и жертвами.

Антипод Надежды Витальевны, Олицкая любит ее смех, но строга к себе, к людям, к идеям. Лагерь для нее прежде всего — глумление над человеком, падение человека до уровня палача и стукача, взлет человека в мужестве, в сострадании, в мудрости, борьба добра и зла, победа над злом благодаря достоинству, высокой нравственности, любви к ближнему.

Я как-то увидел у нее «Феномен человека» Тейяра де Шардена и поразился: ей интересна эта книга. И это после 30 лет лагерей, куда попала она юной девушкой, не успев получить глубокого образования. Она жадно читала «Новый мир», «Иностранную литературу» (лучшее, что там было), книги по философии, литературоведческие исследования, со знанием дела расспрашивала меня о кибернетике, о философии математики. Очень любила Кафку, Достоевского, Булгакова. Советовала прочитать Михайловского, Чернова, удивлялась моему устаревшему интересу к Фрейду («Ведь мы еще когда прошли это увлечение. Неужели нет ничего поновей?»). Поражало абсолютное отсутствие партийной или моралистической узости. В 70 лет — ясность ума, логика, интерес к новому, терпимость, широта кругозора, непрекращающийся поиск истины и любовь к прекрасному. И никакого самолюбования своим героизмом, умом, никакой железобетонности в убеждениях.

Необыкновенная чистота в помыслах, в поступках. Одна их знакомая, человек очень честный, принципиальный, рассказала однажды, что директор уманского музея проворовался. Его оставили на работе.

— Но как же вы с ним встречаетесь теперь?

— Как всегда. Здороваемся, улыбаемся.

Она, этот «ихтиозавр», реликт честности, принципиальности старых революционеров, не могла этого понять. А мы, новые «принципиальные», не могли до конца понять ее. Разве можно не поздороваться с подлецом-начальником? Ведь это такая мелочь! Зачем же ставить себя под удар по мелочам? Нужно сохранить себя для принципиальных боев.

Пропасть в принципиальности между нами и ею. А какова же она с официальным обществом лжи, аморализма, разложения, подлости!

Как все же жалки выхолощенные абстрактные образы Демокрита и Эпикура перед живыми Олицкой и Суровцевой. Ведь это всего лишь метафизическая притча о фанатике-правдоискателе и плоском эпикурейце.

Екатерина Львовна и Надежна Витальевна — два полюса одной сущности человека, победившего животный страх (человеческий — у обеих есть) за себя, победившего в себе раба, тупость, пошлость и абсурд окружающего. Я встречал также их подругу, анархистку Зору Борисовну, жену известного русского анархиста Андреева, бывшего агента «Искры». Это уже третий полюс, совершенно отличный от Надежды Витальевны и Екатерины Львовны. И та же судьба, та же сила духа, та же победа. Три психологических типа, три идеологии, три личности победителя, три оптимиста. (Боюсь, однако, игры в пустую диалектику триад. Не три их, а тысячи, осуществивших себя, победивших, и миллиарды будущих — если будет это будущее…)

Я видел их только трех таких, протянувших нам, новым, руку от Герцена, Кропоткина, Шевченко.

Мы все, кто знал их, ощущали эту связь с лучшими людьми прошлого и их ничем не истребимый оптимизм. У Надежды Витальевны это оптимизм народного здоровья, смеха, сметающего всю мерзость жизни прошлого, настоящего и будущего. У Екатерины Львовны — оптимизм веры в человека, в любовь к ближнему, победу добра, истины и красоты. У Зоры Борисовны… — я слишком мало ее знаю.

Они все три — товарищи. Но не «ветераны»-каторжане, которые собираются, чтобы пережевывать свое былое, проклинать запоздало врагов, вздыхать над выродившимися «юнцами», проповедовать старческую маразматическую мудрость столетней давности. Когда встречаются они, то снова спорят, ищут, вспоминают собственные глупости, ошибки, счастье борьбы, трагедию революции и народа, прекрасных людей и сатанизм пошлости, наслаждаются прекрасным в настоящем, пытаются увидеть будущее.

Зора Борисовна познакомила меня с детьми одного из большевистских вождей и с одной старой большевичкой.

— Как вы можете дружить с большевиками, партией, истребившей себя и ваших друзей?

— Сейчас смешно говорить о тех партиях, врагах. Время другое, течения и проблемы иные. Остались люди из всех партий — сохранившие себя в лагерях и тюрьмах, люди честные. Они, как и мы, сделали много ошибок. Они не были негодяями — и потому мы друзья.

Зора Борисовна была в Севастополе, в подполье при белых в 19-м году. Она была хозяйкой кабинета хиромантии. Белые офицеры любили заходить, гадать — она с удовольствием пугала их смертью, узнавала от болтунов военные тайны. Сведения она передавала Махно и другим анархистским отрядам. Белых победили, потом победили махновцев. После окончания гражданской войны гадала по руке большевикам, меньшевикам, анархистам, эсэрам, всем знакомым. Смерть, смерть, смерть… Она испугалась и бросила гадать — так страшна была печать смерти на всех.

Я не вижу никакого разумного объяснения хиромантии, но считаю, что рассказ Зоры Борисовны передает смысл происшедшего — гибель революции, почти всех честных (и многих нечестных) революционеров. Осталась мертвая партия вампиров, остались мертвецы, властвующие над живыми, омертвляющие своим дыханием все живые идеи погибшей революции.

В том же году в подполье 3 Одессе скрывалась Сара Лазаревна Якир, жена командарма Ионы Якира. Она выполняла ту же работу, что и Зора Борисовна, — собирала сведения у белых офицеров,