Последний самурай - Хелен Девитт

Деревенские остановились на краю обрыва. Змей начал спускаться. Ветер мотал его туда-сюда и в конце концов забросил на вершину одной из тех гор, которыми недавно любовался ХК. Ветер дул от них, на резком развороте донес обрывок звука, детский вопль, а затем вновь умчал.

Деревенские смотрели на гору + ХК, решив, что теперь они станут поразговорчивее, сочувственно спросил: Что нужно сделать?

Он еле разбирал их диалект, но, похоже, ответили они, что сделать ничего нельзя.

ХК был уверен, что просто не понял, но затем кто-то ему объяснил, что они, конечно, вызовут подмогу, но никто не придет, а сам вызов сработает против них.

ХК сказал: А нельзя туда залезть?

И все хором сказали, что нельзя, на эту гору никто никогда не забирался, а кто полезет, тот погибнет.

Тем дело и уладилось.

ХК тут же сказал:

Я спасу ребенка.

Поглядел на пылающие деревья, и рассмеялся, и сказал:

Я съем коров солнечного бога.

Спустилась ночь. Тыквенный месяц, угрюмый братец солнца, повис над самым горизонтом. В его недобром свете мерцал белый туман, а чернота гор была тверже камня.

ХК вернулся в деревню и сказал, что нужно много шелка. Ему сказали, что шелка нет, но он настаивал. Объяснил, что хочет сделать, и деревенские увлеклись. Они пережили много ужасов, однако сохранили интерес к воздушным змеям, и почти все в деревне интересовались аэродинамикой и тем, чего можно достичь посредством шелка. ХК уплатил кому надо твердой валютой, и ему дали 100 или около того квадратных метров ослепительно-желтого шелка, и одна женщина целую ночь шила для него на старом черном «зингере» с ножной педалью.

Поутру туман рассеялся. Зеленые поля, не изрезанные тропинками, подходили к самым подножьям скал, и ХК зашагал прямиком к каменной стене. Воздух был неподвижен + временами слышался крик ребенка.

В детстве ХК лазал по горам. Поэтому он отчасти представлял себе, на что идет: иногда ему казалось, что все получится, иногда он понимал, что понимает, какой окажется его смерть.

Он нашел зацепку для руки и опору для ноги и полез.

Через час все руки у него были в ссадинах, а плечо прострелила боль. Он исцарапал висок, прижимаясь к скале и струйка пота с кровью стекала возле уголка глаза, и ее нельзя было стереть.

Наверное, никто не отступит, раз уж взялся за такое дело. ХК ни за что бы не отступил. Он был лингвист, а следовательно, достиг пределов упрямства, для прочих людей не постижимых. Он продрался сквозь «Илиаду» и «Одиссею», и всякий раз, натыкаясь на незнакомое слово, искал его в Лидделе и Скотте[114]и записывал, и, если в строке было пять таких слов, приходилось искать и записывать пять слов, а потом переходить к строке, где незнакомых слов было четыре, и в 14 лет он так прочел Тацита, а в 20 лет «Мукаддима» Ибн Хальдуна, а в 22 «Сон в красном тереме». Сейчас он передвигал на сантиметр один палец, затем другой, передвигал на сантиметр носок одного сапога, затем другого.

Десять часов он сантиметр за сантиметром взбирался по скале. Не смотрел вверх, не смотрел вниз. Но на десятом часу он сдвинул сапог на сантиметр, и, когда на сантиметр поднялась его голова, перед носом у него очутился зеленый листик с ветки. ХК поглядел вверх и увидел, что до края остаюсь несколько футов. И хотя руки у него были в крови и лицо у него было в крови, он упрямо, сантиметр за сантиметром, лез дальше.

На вершине он еле перевалил через край. Руки десять часов были напряжены, мышцы онемели. Когда он согнул запястье, всю руку свело ужасной судорогой, и на секунду он застыл, цепляясь за скалу одной рукой и кончиками двух сапог; в глазах почернело, и он чуть не упал назад, в тысячефутовую пустоту. Но он спасся. Возле левой руки он увидел древесный корень и схватился за него, и втащил себя через край, рыча от боли, и упал на траву, и посмотрел в небо.

Через некоторое время рядом что-то зашуршало, а он по-прежнему глядел вверх + теперь вверху оказалось детское лицо. Тот ребенок, с которым ХК разговаривал накануне. Он-то думал сначала, что ребенка унесло ненароком. А теперь подумал: Может, он это нарочно. Увидел, как дракон рвется в небо; представил, как дракон унесет его прочь от мучителей. Лицо у ребенка было в ссадинах, на плече порез. ХК сказал что-то по-узбекски, затем по-китайски, но ребенок, видимо, не понял.

Через некоторое время ХК сел + ребенок шарахнулся. Боль была невыносимая, но ХК сказал себе: Ладно, еще недолго — и посмотрел вниз.

Долину снова заволокло плотным белым туманом — видимо, сгустился, пока ХК лез. Над туманным облаком островами возвышались горы, и на тех, что поближе, ХК различал всякую растительность. На одной сплошной бамбук — бамбук очень живучий, — и на сильном ветру эта рощица ложилась почти параллельно скале. Листва взъерошена, точно перья, струится по ветру. На другой скале росли покалеченные деревца, чья твердость, должно быть, сопротивлялась ветру упорнее, но затем они погнулись, и теперь всех деревец — голые изуродованные стволы да пара-тройка листочков. Золотой свет был чист — во всем подводная ясность и красота, и ХК различал отдельные листики бамбука, крохотных птичек, прозрачные крылышки насекомых. На далеком горизонте сгустилось большое золотое облако, а стайка облачков поменьше уплыла прочь прямо на глазах.

Я сказал: Так что было дальше? Его спасли? Он слез обратно?

Конечно не слез, раздраженно сказала Сибилла. Трудно даже подниматься одному; как, по-твоему, ему спускаться с ребенком? А столько лезть и спуститься БЕЗ ребенка — это какой-то бред.

Ну, он ведь как-то спустился, сказал я.

Разумеется, он СПУСТИЛСЯ, сказала Сибилла.

Он же не на змее полетел, сказал я.

Разумеется, он не на змее полетел, сказала Сибилла. Людо, ну подумай логически, а?

ХК поглядел на запад. Под закатным солнцем поблескивал желтый песок. Снежные пики далекого горного хребта были бледны, как луна поутру. Между ним и Синьцзяном лежал целый Тибет.

А среди многочисленных экзаменов обычного уровня, которые ХК сдавал в 12 лет, была физика. В результате чего он имел некое представление об аэродинамике. Сначала он думал сделать парашют, но отец, который служил в ВВС, рассказывал ужасные истории о нераскрывшихся парашютах. Потом он подумал взять разобранных воздушных змеев и собрать из них планер, но, если б он прихватил с собой то, из чего получатся жесткие крылья, его бы сдуло со скалы.

Потом его осенило. Что угодно подымется в воздух, если передняя кромка выше задней и тем более если верхняя плоскость больше нижней. Придумал он вот что: если сделать пару шелковых крыльев, спереди несшитых, а нижнюю поверхность выкроить короче верхней, воздух наполнит крылья, поверхность выйдет тугая и конструкция полетит. Он велел женщине вшить ребра, как на крыльях самолета, и приделать веревки, и все это принес в рюкзаке.