Любовь-нелюбовь - Анхела Бесерра

Они проплыли по Гангу, пустив по воде свечи надежды, присутствовали при сжигании тел умерших, которым суждено блаженство в загробном мире, потому что они пришли умирать на священные берега Ганга. Они прыгали вместе с обезьянами (а обезьяны прыгали по ним), катались на рикшах, а под конец поехали туда, куда обоим больше всего хотелось, — в Каджурахо.

Давид мечтал постигнуть тайну выразительности фигур, украшавших храмы Каджурахо, технику резьбы, истоки брутальной чувственности, "сарасундари" — пленительных нимф, украшавших все до одного алтари, секреты их пластики и реализма их поз, грубости и одновременно деликатности, с которыми были высечены в камне сцены плотской любви.

А Фьямма стремилась постичь истинную суть Тантры, выведать тайны абсолютной любви и священного эротизма. Она знала, что тантризм основывается скорее на практическом опыте, чем на теории. После разрыва с мужем, о котором она до сих пор не могла вспоминать без боли, перед ней открылся новый, неизведанный путь, по которому ее готов был сопровождать другой мужчина — Давид, и хотя она боялась, что и с ним может произойти то же, что произошло с Мартином, она жаждала любви, ни за что не хотела отказаться от нее, даже если это снова принесет страдание. Фьямма еще не оправилась от потрясения, разделившего ее жизнь на "до" и "после". Сейчас ей трудно было поверить чувствам, своим и чужим. Не хватало веры, она остро нуждалась в ней и предчувствовала, что найдет ее здесь, в Каджурахо. Чем дольше она жила в Индии, тем более чистыми и светлыми становились ее чувства и помыслы. Она вняла совету своего друга- йога и приберегла напоследок посещение тех мест, где могла получить новый опыт, который, возможно, откроет ей новый путь. Фьямма хотела завершить путешествие по Индии посещением расположенного высоко в горах тихого монастыря: пожить там, в посте и молитве, в окружении дикой природы.

Закат уже почти догорел, когда они прибыли в белоснежный отель. Из окна их номера открывался великолепный вид на храмы. Давиду и Фьямме не терпелось посмотреть вблизи на это чудо, но они все же решили отложить экскурсии до завтра — слишком устали с дороги. Ночью Фьямме снились странные сны: сначала приснилось, что она превратилась в "апсару" — небесную женщину, несущую в себе чудесный солнечный огонь, и будто ее обхаживает голубая луна, которая хочет усыпить Фьямму игрой на ситаре и выкрасть ее чудесный дар. Потом приснилось, что она вся каменная и что по обеим сторонам ее стоит по женщине: они поддерживают ее ноги, пока она пре-дается любовным ласкам с таинственным божеством. В том же сне взгляд Фьяммы словно раздвоился, и она смогла смотреть со стороны на то, что делает сама: увиденное ею напоминало очень красивую бабочку, состоящую из двух тел. Она пыталась понять, кто же доставляет ей во сне такое удовольствие, а когда поняла, проснулась едва ли не в слезах: в ее сны, обернувшись на этот раз божеством, снова прокрался Мартин. Фьямма упрекала себя в том, что недостаточно дорожила им, когда он был рядом. Она села в постели, чтобы немного помедитировать. Рядом спал Давид Пьедра. Звук его глубокого дыхания вернул Фьямму к действительности, и постепенно она успокоилась. О своем сне она решила Давиду не рассказывать. Наутро, взяв фотоаппарат, они отправились за новыми открытиями.

В Каджурахо их доставил на машине гид. Он был из касты воинов, уверял, что изучал испанскую филологию и в совершенстве владеет языком. Давид и Фьямма прозвали его Красавчиком, за то что он одевался как жиголо: шарфы, носовые платки в тон, серьги, усики. "Красавчик" обо всем рассказывал весьма своеобразно: путал героизм с эротизмом, вместо "обнаженный" говорил "сраженный", вместо "фигура" — "фактура", вместо "полосатый" — "волосатый" и тому подобное. Фьямма с Давидом падали от смеха, когда он начинал описывать какой-то храм. Они просили "Красавчика" перестать, но он не понимал, в чем дело, и продолжал рассказывать в том же духе. Всякий раз, когда его прерывали или задавали какой-нибудь вопрос, гид терял нить повествования и начинал все сначала. Он повторил одну и ту же историю десять раз, пока Фьямма с Давидом не сбежали от него. И правильно сделали: они и без помощи гида смогли осмотреть все эти храмы, построенные удивительным образом — без арок и сводов. Осматривая храм, посвященный богу солнца Сурье, они обратили внимание на женщину, которая сидела скрестив ноги вдалеке от них, у входа, но, не отрываясь смотрела на Фьямму и Давида. Заинтригованные, они подошли ближе и тут поняли, что смотрела женщина вовсе не на них: глаза ее были открыты, но она ничего не видела, погруженная в свои мысли. В памяти Фьяммы навсегда запечатлелось ее лицо, излучавшее спокойствие и радость. Женщина была одета в красное, у нее были высокие азиатские скулы, лицо хранило остатки былой красоты, хотя ей наверняка было уже за семьдесят. Она сидела рядом, но мысли ее, казалось, были очень далеко. Фьямма сфотографировала ее, убедившись, что даже щелчок фотоаппарата не в состоянии был нарушить исходивший от этой женщины покой.

Проведя несколько дней в Каджурахо, Фьямма с Давидом, как и планировали, расстались. Давид направился в окрестности Панны, где собирался встретиться с мастерами, изучавшими джайнистские скульптуры, созданные под влиянием искусства гуптов. Он задумал это еще в Гармендии-дель-Вьенто, после беседы с жившими там индийцами, которые работали по камню. Давид хотел научиться воплощать в камне чувственность, он больше не хотел создавать холодные фигуры. К следующей выставке он хотел подготовить что-то, что поразит зрителей, и ему казалось, что эротика — это именно то, что нужно: его одинокие женщины становились похожи одна на другую, и следовало добавить мужской компонент и немного эротики.

А Фьямма направилась в монастырь, располагавшийся в горах Виндхья, недалеко от храмов любви. Она не знала, что ждет ее там, но полагалась на мудрость того, кто дал ей совет побывать в этом монастыре — ее друга-йога, который жил в индийском квартале Гармендии и с которым она советовалась перед тем, как отправиться в Индию. Он уверял Фьямму, что если она отправится в путешествие, не собираясь ничего искать, то найдет многое. Этот человек был мудрец, много лет проживший в Индии, где набирался разнообразного духовного опыта. Наивным двадцатитрехлетним юнцом отправился он туда проповедовать Евангелие, но его самого обратили в другую веру, он приехал спасать, а спасли его, он прилетел, уверенный, что обладает истиной, которую необходимо нести другим и которая заключается в культе молитвы и самопожертвования, в медитации, цель которой — наполнить голову добрыми помыслами и намерениями, но увидел, что настоящая медитация направлена на то, чтобы полностью освободить голову от мыслей с помощью дыхания. Он убедился, что Индию не нужно учить молиться, ей не нужны спасатели душ, поскольку ее жители сами умели хранить свои души в чистоте, прибегая для этого к тому типу молитвы, которая людям на Западе показалась бы пустой тратой времени: это была молитва созерцания, поиск внутренней пустоты в полной тишине. После многих лет жизни в Индии он понял, что главный бог этой страны — отречение. Там же он понял, что абсолютная пустота и есть абсолютное счастье. Это и была самая простая и чистая правда, суть восточного мистицизма. В конце концов он стал скрытым отступником, на его клерикальное прошлое наложились учения — буддистов, индусов и сикхов, его собственный опыт. И это стало основой его душевной гармонии, того спокойствия и доброты, которые всегда поражали в нем Фьямму.