Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

из Москвы. Особняк ведет свою историю от русских царей. Он еще до революции использовался как представительский: там были личные покои российских государей. Потом здесь устроили резиденцию посла и разместили какие-то небольшие службы. В особняке проводились официальные приемы, тут же располагались и представительские квартиры, в которых останавливались высокопоставленные гости. Украинцы требовали отдать им этот красавец-особняк, имевший историческую ценность для России и стоивший немалые деньги.

То же самое было позднее в Вене. Там оказалось два посольских комплекса: большой комплекс – собственно посольский и второй, еще больший, – Представительства СССР при международных организациях. Отстроенный на рубеже 80-х годов на окраине Вены, он внешне походил на военный гарнизон, обнесенный забором с колючей проволокой, с установленными везде телекамерами, очень напоминавшими пулеметы. Этот комплекс строился в период обострения отношений с американцами, в первое президентство Рейгана, когда тот назвал СССР империей зла. Вот империя и отгрохала себе огромный комплекс, где даже жилые дома были расположены как бы в зоне, за забором, рядом с официальной резиденцией. И было в Вене два посла: Чрезвычайный и Полномочный Посол Российской Федерации в Австрии Валерий Николаевич Попов и Постоянный представитель при международных организациях в Вене Юрий Владимирович Зайцев, тоже в ранге чрезвычайного и полномочного посла. Украинцы поставили вопрос так: пусть Россия возьмет себе новый комплекс, где хозяином был Зайцев, а основное посольство отдаст Украине. Но старое посольство представляло собой прекрасный комплекс в центре Вены, в парке, в очень уютном квартале. И это все отдать? Мы решили, что и здесь все должно быть по парижскому варианту.

Подобные острые споры велись в основном только с украинцами, потому что из всех бывших республик СССР, исключая Прибалтику, только Украина тогда направляла своих послов за рубеж по-настоящему. С остальными республиками проблема решалась проще: если был, к примеру, в составе бывшего союзного посольства в какой-то стране хотя бы один узбек (или киргиз, молдаванин и другие), то он и назначался своей республикой послом Узбекистана (или Киргизстана, Молдавии). В бывшем союзном, а теперь уже в российском посольстве ему отводилась пара комнат, а на ограде посольства появлялась небольшая вывеска, извещавшая, что отныне здесь находится не только посольство России, но и посольство Узбекистана, Беларуси, Молдавии. Не хочу никого обидеть, но в жизни было именно так. Новые послы обычно не платили никакой арендной платы. Денег у них почти не было, да их никто и не требовал, радуясь, что проблема разрешилась малой кровью. Постепенно многие стали переселяться в гостиницы или решать свои проблемы как-то иначе. А тогда нам именно своей жесткой позицией удалось отстоять зарубежную собственность для России.

После того как с республиками были подписаны соглашения о «нулевом варианте», проблемы оказались сняты. За исключением опять-таки Украины. С ней это соглашение удалось подписать лишь в 1994 году, но и потом в ряде стран конфликтные ситуации сохранялись. Это было то самое часто вспоминаемое ныне Будапештское соглашение, которое, наряду с урегулированием отношений собственности, обговаривало передачу России стратегического ядерного оружия, а также авиации в обмен на гарантии безопасности и территориальной целостности Украины.

Кредит доверия вместо кредитов деньгами

Главной нашей задачей, повторяю, было все же решение финансовых проблем с западными странами. Для российской экономики это было почти вопросом жизни или смерти. Союзный долг был абсолютно неуправляем и, по сути дела, целиком лежал на плечах России, которая должна была уже в 1992 году выплатить зарубежным кредиторам 20 миллиардов долларов, что было попросту нереально. Речь, однако, шла не только о том, чтобы добиться отсрочки выплаты долга западному сообществу, и не только о переоформлении на Россию части обещанных СССР кредитов.

Для проведения реформ нам необходимо было добиться финансовой помощи от западных стран и международных финансовых организаций. Был у этой проблемы и более широкий аспект. Россия нуждалась не только и даже не столько в кредитах. Для нее было крайне важно привлечь западные инвестиции в свою экономику. И получение кредитов от международных финансовых организаций являлось очень существенной предпосылкой для завоевания доверия со стороны частных инвесторов. Сам факт предоставления таких кредитов должен был послужить своего рода сигналом о том, что в России действительно, не только по нашим утверждениям, но и по мнению авторитетных международных организаций, происходят радикальные рыночные реформы. Это был бы знак для потенциальных зарубежных инвесторов, что вложение денег в российскую экономику не станет выбрасыванием средств на ветер, а будет шагом к выгодному для обеих сторон сотрудничеству.

К тому времени у нас уже установились достаточно хорошие деловые отношения с рядом крупных западных экономистов. Но это были преимущественно представители академического мира, многих из которых мы знали еще по своей прошлой научной деятельности. Все они являлись известными специалистами по макроэкономике, пользовавшимися большим авторитетом в научных кругах, но решающего влияния на позицию крупных международных финансовых институтов и правительств западных стран они, прямо скажем, не имели.

Мы тесно сотрудничали, например, с Ричардом Лэйрдом и всей его командой из Лондонской школы экономики. Были у нас хорошие контакты с Дэвидом Липтоном (впоследствии заместитель министра финансов США), с профессором Гарвардского университета Джеффри Саксом, с некоторыми другими известными экономистами. В частности, Сакс был весьма авторитетным специалистом по рыночным реформам, принимавшим активное участие в разработке стратегии экономических преобразований в Польше. Его, как и некоторых других специалистов по рыночным реформам, привлек к сотрудничеству с нашей командой Костя Кагаловский еще на стадии подготовки программы реформ. Они тогда с большой готовностью откликнулись на наше предложение и оказали нам в качестве консультантов определенную помощь. У многих из них был большой опыт участия в разработке рыночных преобразований в Чили, Югославии, Венгрии, Чехии. Тот же Джеффри Сакс потом привлекался для экспертных оценок некоторых наших действий в качестве неформального советника российского правительства.

Мнения этих специалистов играли для нас определенную роль, хотя в них преобладало скорее знание макроэкономики и общих законов рынка, чем глубокое понимание наших экономических и социальных реалий. Я помню очень тяжелую дискуссию с Саксом, относящуюся, правда, к несколько более позднему периоду, к лету 1992 года, когда нам пришлось под сильным давлением пойти на выдачу крупных кредитов. Тогда он специально прилетел ко мне в Минэкономики из Америки убеждать в ошибочности такого шага. Я отвечал ему, что этот шаг вынужденный, что на нас давят со всех сторон, что растут взаимные неплатежи предприятий и мы вынуждены смягчать свою финансовую политику. «Но ты же понимаешь, – говорил он, – что будет обратный эффект». И мне приходилось объяснять, что, конечно, понимаю, но есть экономика, а еще есть политика и существует некий предел допустимого. Что либо