Клинок инквизиции - Диана Удовиченко

Тварь издала глубокий всхлип, протянула лапу, дотронулась до Настиной головы. Девушка мужественно вынесла прикосновение. Длинные кривые пальцы ощупали шапочку, погладили монашеское покрывало.

– Помоги, – снова попросила Настя. – Покажи…

Будто поняв это слово, тварь схватила ее за руку и потащила куда-то. Она двигалась быстро и уверенно, Настя едва поспевала следом. Светильник погас, пришлось идти в полной темноте. Всякий раз, спотыкаясь о выбоины на полу, она ощущала, как монстр напрягает лапу, поддерживая ее.

Голоса звучали все навязчивее, воздух стал вязким от их шепота, ледяные крылья хлопали рядом и скользили по лицу.

Тварь булькнула что-то, потянула сильнее. Настя ощутила под ногами крутые ступени. Они долго спускались по лестнице, потом снова зашагали по коридору, который поворачивал то влево, то вправо. Становилось все холоднее, сырой воздух гудел от множества голосов.

Вдруг за следующим поворотом забрезжил слабый свет. В первую секунду Настя ощутила радость – тварь все же вывела ее наружу. Но тут же поняла, что ошиблась: свет был зеленоватым и… мертвым – такой не мог исходить ни от луны, ни от светильника.

Существо радостно взвизгнуло – как пес, приветствующий хозяина, потрусило вперед, таща Настю за собой. Свет делался все ярче и гуще, он не бил лучами, не отбрасывал бликов – просто равномерно заполнял собою пространство, делая воздух похожим на стоячую воду. Это выглядело одновременно притягательно, жутко и… очень опасно. Инстинкт выживания вопил, что надо убираться отсюда, разум, затуманенный призрачными шепотами, хотел остаться.

Настя остановилась, дернулась назад. Но хватка существа стала крепче, а невидимые крылья упруго ударили в спину, подталкивая вперед. Тварь втянула Настю в небольшой зал, отпустила руку и встала позади, загораживая выход.

Посреди комнаты, залитой густым, маслянистым зеленым светом, стоял каменный алтарь, над которым парила в воздухе небольшая, в две ладони высотой, статуэтка. Идол сидел в позе лотоса. У него было мускулистое поджарое тело, огромная лысая голова и уродливое лицо – тяжелые надбровные дуги, маленькие глазки, горбатый, нависающий над губами, нос. Из-под тонких, раздвинутых в ухмылке, губ выглядывали острые клыки. Уши, длинные и заостренные, были широко растопырены, макушку венчал одинокий рог, глубоко посаженные глаза излучали зеленый свет. Изваяние мягко покачивалось в нем, колыхалось на его волнах, словно уродливый зародыш в околоплодных водах.

Голоса уже не шептали, они вопили, накладываясь один на другой, объединяясь в оглушительный хор:

– Он восседает под корнем древа смерти. Он звонит в колокола боли, и имя им – семь смертных грехов…

В зеленой мгле ткались силуэты – размытые, нечеткие, но неизменно уродливые. Искаженные лица, изломанные тела словно проступали под тканью пространства, натягивали ее, стараясь разорвать и попасть в мир, но, не сумев, уступали место новым абрисам.

Пол вокруг алтаря устилали кости – гладкие, хрупкие, обкатанные временем и покрытые остатками гниющей плоти. Много было обгорелых останков, судя по размерам, все они принадлежали детям.

На алтаре лежали какие-то предметы, показавшиеся Насте знакомыми. Она всмотрелась сквозь зеленоватую дымку: посох, точно такой же, на какой опиралась мать Анна, массивный перстень и печать – атрибуты власти аббатисы.

Тварь надавила на плечи, принуждая поклониться. Настя вывернулась, шагнула в сторону, прижалась спиной к стене и тут же отшатнулась, почувствовав движение.

Стена шевелилась, как живая, переливалась и сама испускала зеленоватый мертвенный свет.

«Это…» – Настя не успела додумать. Кто-то ударил ее сзади по голове. Зеленый свет померк.

– Снег на улице, – пролепетала маленькая Лотта, – сестра, слышишь, снег?

Сухие крупинки шуршали по промасленному пергаменту на окне.

– Угомонись, – сонно ответила Фрида.

Малышка вечно крутилась, долго засыпала, мешала отдохнуть. Фрида мечтала о собственной постели – да где там, в доме нет ни места, ни денег на новый тюфяк. Скорее бы уже взяли замуж, подумала она, смежая веки.

– Холодно, – Лотта поежилась, потянула на себя тонкое одеяло.

– Не дергай! – возмутилась средняя сестра, Мета.

– Дочки, тихо! – прикрикнула из угла мать. При свете сальной свечи она штопала поношенную отцовскую рубаху.

Сестры сразу же замолчали – матушка в гневе была скора на расправу. А если еще и отец проснется…

Дверь с грохотом распахнулась, в дом ворвалось чудовище.

– Волк, волк! – запищала Лотта и нырнула под одеяло.

Мать закричала, бросилась к девочкам. Один удар – крик сменился изумленным бульканьем разорванного горла.

Вервольф сдернул одеяло, подхватил Фриду и выскочил прочь.

С ночного неба сыпался мелкий колючий снег, завывал ветер, гнал по улицам поземку. Город замер до утра: ни одного прохожего, ни одного огонька в окне. Люди спрятались, чтобы пережить еще одну ночь. Ночь, которая принадлежала вервольфу.

Ему не было холодно, он бежал по темным улицам, разыскивая любимую жертву – всегда ее, всегда одну ее. Сердце тяжело стучало в сладком предвкушении. Вот она, высокая, стройная, черноволосая, гибкая, самая желанная, стремительно убегает по темной улице.

Он мог бы догнать в несколько прыжков – не стал, продлевал удовольствие от охоты. Сдерживал себя, бежал медленно, с вожделением глядя на то, как она подбирает юбки, открывая длинные сильные ноги, на то, как напряжена ее спина, как тугие черные кудри мечутся по плечам.

Наконец, не выдержав возбуждения, загнал ее в тупик. Роза резко обернулась, прижалась спиной к стене, закрыла лицо руками. Он шел неторопливо, наслаждаясь каждым мгновением охоты. Подошел почти вплотную, почти ласково отвел ее ладони от лица, жадно глядел в полные ужаса черные глаза, искал в них свое отражение – отражение боли и смерти.

Рванул платье на груди, распорол когтем до конца подола, схватил ее в объятия. Девушка вскрикнула, потеряла сознание и обвисла в его руках. Так не годится. Он встряхнул жертву, положил на землю, похлопал по щекам. И лишь когда она пришла в себя, склонился над нею…

– Гроссмейстер! Гроссмейстер!

Кто-то настойчиво тряс его за плечо. Сенкевич отмахнулся, закашлялся, ощутил удушье и наконец проснулся. Над ним склонился испуганный Аарон, рядом стоял Клаус, приподнимал Сенкевича, поддерживал за плечи. Пахло кровью. Он ощутил слабость и дурноту, скосил глаза: грудь была залита красным.

– У тебя кровь горлом пошла, Гроссмейстер, – едва не плакал алхимик. – Наверное, чахотка…

– Ничего, – надсадно выкашлял Сенкевич, парадоксальным образом ощущая облегчение.

Туберкулез? Да плевать. Лучше уж быть чахоточным, чем вервольфом. Значит, не он убил Розу, и это не ее кровь была на его рубахе. Всего лишь горловое кровотечение… Сенкевич откинулся на подушки. Тогда откуда эти видения? Скорее всего, он предчувствовал, что произойдет, многократно усилились экстрасенсорные способности, а он и не понял…