Всё зло земное - Дарина Александровна Стрельченко

быть, заметали они тропинку, шепча: незачем тебе уходить, оставайся?

Ломило лоб, ломило виски. Милонег нагнал лекарей да ведунов со всего царства, любые богатства сулил, лишь бы царицу вылечили. Мелькнула однажды меж зелейников грива Деяна; конечно, не он был, но будто искра из прошлого. «Что, воровушка, домой собралась? Пора уж. Посмотри-ка, тут уже и младенчики хорошо если каждый пятый до копытец доживёт, и мужики рано мрут, и бабы хворают. Всё из-за тебя».

«Всё из-за меня, – повторила Гнева. Вскинула голову, испугав знахарку, заговаривавшую боль. – А что было сделать? Я честно дорогу искала. Ни на день не останавливалась. И не по своей воле сюда попала…»

– Что было сделать? – поверх голов спросил голос Деяна. – Ты знаешь, что было сделать. Чёрного врана позвать.

Гнева съёжилась.

– Что такое, матушка? Что такое? – испугалась знахарка.

Загомонили лекари, Милонег привстал в кресле в углу. Гнева, ни на кого не глядя, поднялась и пошла по горнице.

– Матушка! Что не так?..

– Всё с ней не так. Ишь, глаза какие ледяные, нездешние.

– Околдовала она царя, околдовала, сколько раз говорю!

– Это она после того, как невестку любимую потеряла, разума лишилась.

– Да где уж любимую – чуть не съели друг дружку!

– Матушка, говорят, Василису в лягушку-то и превратила…

– Изжарила…

– Со свету сжила!

– Гневушка, что с тобой? – окликнул Милонег.

Не знала она, что ответить. Но зачем Тень и Солонь, жизнь зачем, если не пытаться защитить её, счастливой сделать изо всех сил, до самого края? Не знала Гнева, откуда слова эти. Но решила всё же попытаться в последний раз.

Покачнулась и вышла из горницы. Спустилась по лестницам, выбралась на крыльцо. Кто-то бежал следом, кто-то впереди кричал, – взмахом руки выставила стеклянные стены. В пустоте, в одиночестве покинула царский двор, миновала площадь. Только свернув на чёрные улочки, опустила руку, отпустила стены. Прислонилась к лабазу, втянула стылый воздух. Широко кружил снег, медленно разнимала когти головная боль. Хлопья падали на лицо, на плечи, на рукава. Падали на морду смирной лошадки, жевавшей сено, на шапки ребятни, игравшей в мельницу. На крыши, на купола, на столбы ворот, на поля и пашни за стенами, на бескрайние Озёра-Чащобы.

Гнева отошла от лабаза, свернула за угол. Увидела мелькнувшую фигуру в знакомом кафтане. Беззлобно, пусто подумала: опять он. Опять Иван. Как Василиса пропала – всюду за ней следом ходит. Думает, видать, это она Василису пропа́сть заставила. А ведь сам кожу лягушачью сжёг… Но если б не сжёг, не видать бы Гневе дороги домой.

Домой.

Слабо улыбнулась. Прижала руки к вискам. Сильно-сильно колотилось сердце, так, что выпрыгнуть готово было на светлый снег, на бескрайний воздух.

Домой.

Ещё щепочку подождать, самую малость, и – в Тень.

* * *

В канун Янвалев снился Василисе Иван. Снилось, как бредёт он по лесу по колено в снегу, как заносит метель впереди околицы да избушки. Сквозь сон, сквозь вёрсты колол снег щёки, забивался в рукава. Больно было, холодно и на душе тяжко; куда ж ты идёшь, Ваня, заблудишься ведь, пропадёшь в чаще…

Иван шёл упрямо, грудью ложился на крутую вьюгу, держась за стволы. Блеснул серебром снег, и Василиса поняла вдруг: Серебряная! Снова Иван отправился в ту деревню! Зачем только?

А он уж добрался до крайней избы, стукнул в дверь. Та отворилась; выглянул паренёк в худой шапке, в латаном армяке. Поклонился без удивления:

– Здравствуй, царь-батюшка. Вот и снова пришлось свидеться. Чего нынче изволишь? Ещё одну птицу лозовую?

– Нынче не птицы нужны мне, а бабка твоя Макара. Говорят, знает она всякое. Спросить хочу: небось знает, как жену мне вернуть, Василису Коще́евну. Али как до Тени, до Кощеева дворца добраться, куда её колдовство Кощеево унесло.

И снова не удивился парень, посторонился только. Снял шапку; блеснула в волосах щепка лозы.

– Входи, коли так. Бабка Макара на печи лежит, в будущее глядит, с матушкой твоей нынче как раз о прошлом баяла.

Подпрыгнуло сердце Ивана так, что и Василиса сквозь сон почуяла. А потом всё смерклось, захохотала бабка, засвистел ветер, и очнулась Василиса в своей горнице во дворце в Темень-Горах.

* * *

В канун Янвалев вошла Гнева к Милонегу в покои с резной шкатулкой.

– Что такое, голубка моя? – спросил царь, отрываясь от чернил да харатей.

Гнева углядела на столе карту Серебряной, пожалела, что не поехала тогда с Иваном. Бабка Макара говаривала, мол, в Серебряной небо с землёй сходятся. Да и Милонег говорил с Ивановых слов: лес, мол, там такой, что чудится, будто нездешняя тьма плавает меж стволов. Кто знает: может, деревня эта вроде Край-Болота, только не с Тенью Солонь сводит, а…

…а с тем, ради чего Гнева к царю явилась в последний свой здешний вечер.

– Царь-батюшка, – поклонилась Гнева, – подарок у меня для тебя. Погляди.

Милонег поднялся навстречу, Гнева протянула шкатулку.

– Только раньше времени не открывай. Большая там тайна.

– Да что с тобою, что за тайны, голубка моя? – ласково спросил царь. Обнял Гневу, усадил на парчовые подушки на дубовой лавке.

– Пообещай, – попросила Гнева. – Скажи: не откроешь раньше времени.

– Какого времени, Гневушка? – У Милонега в глазах погасли искры; не жаловал он и боялся, когда жена вот так говорила: тихо, властно.

– Сам почувствуешь. Не ошибёшься, – ответила Гнева. Поставила шкатулку с Тенной пылью на край карты. – Только гляди, чтоб никто, кроме тебя, её не нашёл. Схорони как следует.

– А что будет, когда открою? – спросил царь.

– Свидимся с тобой, – ответила Гнева и улыбнулась светло, робко, будто совсем девицей была. Милонег встретил её взгляд и понял, что Гнева плакала недавно. Но не теми тяжёлыми слезами, от которых лицо темнеет, а лёгкими, невесомыми, от которых словно светиться начинает всё изнутри. Нездешний свет – так его матушка о них говорила.

– Нездешний свет, – невольно повторил за призраком прошлого царь. Снова взглянул на Гневу, и показалось, что смотрит на него не она; смотрит на него прежняя жена, Иванова мать, милая, тихая, далёкая, дорогая…

Гнева положила ему голову на плечо, взяла за руку. Голосом Яромилы покойной мягко произнесла:

– Спасибо тебе за всё. Лучшие мои дни в Солони были рядом с тобою.

– Да что ты! Что ты, будто прощаешься, Гневушка?

Гнева снова глянула светло, кротко. Выпустила руку, выскользнула из объятий.

– Ежели что случится со мной, не вини никого. И сыновей… сыночков моих береги.

Склонилась, обдав слабым травяным духом, коснулась губами лба и ушла из покоев. Милонег хотел сорваться, бежать следом. Подумалось: неспроста это всё. Вскочить, не пустить! Уходит…