Всё зло земное - Дарина Александровна Стрельченко

вурдалаков, от которых стало уже на поляне тесно и смрадно, Кощея. Нельзя было не узнать: костлявый, высокий, статный, тем же движеньем, что Вася из рукава горлиц выпускала, слал на вурдалаков огненных птиц, так же, как она озеро разливала, обливал их расплавленной медью… Жарко было, трещали ветви, выли вурдалаки, и рубил их мечом Кощей. Иван в одного угодил стрелой, в другого, но выходили и выходили из леса новые мертвецы.

Долго ли, коротко ли – опустел колчан, одна огненная-родниковая стрела осталась. А Кощей всё сражался, шипел на чужом наречии, и вурдалаки падали, воя, и уходили в землю, усеянную птичьими костями, сырым мхом и пеплом. Наконец остался всего один мертвец на поляне. Кощей обернулся, встретился с Иваном взглядом – и глянула из его глаз Василиса. А следом самый крупный, последний вурдалак, бросился владыке Тени на спину, повалил на землю.

– Стреляй! – крикнул Кощей.

Иван мешкал. Вурдалак бился, давил лапами, сверкал Кощеев меч, Сердце-Камень в венце слепил глаза. Приблазнилось, что выросли у вурдалака крохотные рожки, что не вурдалак это вовсе, а олень…

«Ай люлень ты мой олень».

Мертвец встал лапами Кощею на грудь.

«Гузыней растёт!»

– Стреляй! Упустишь – прорвётся в Солонь!

Иван сцепил зубы. Рывком вытянул из колчана стрелу с красным пёрышком, наложил на тетиву. Век летела стрела и миг летела, и пока она летела, рычал вурдалак, хрипел Кощей, сцепились, слились в единое существо…

…Никому из Тени не убить было владыку Кощея, никому из Солони не проникнуть в Тень. Никто угадать не мог, что вместо заплутавшей Гневы попадёт в Тенные поля угрюмый Иван-царевич, Иван с огненной-родниковой колдовскою стрелой, схороненной в колчане. Никто угадать не мог, что такая стрела для Тенного владыки смерть несёт: ни старая Цыба, ни мёртвая Горя, ни сам Кощей, ни Василиса, что хитрей и мудрей батюшки уродилась.

Век летела стрела и миг летела. Зацепила вурдалака, мелькнула древком, пронзила стальной плащ и затихла в Кощеевом подреберье.

Никто из Солонных не должен попасть был в Тень, никто из Тенных не мог погубить владыку. Да только пришёл час – и он, вздохнув удивлённо, тая вместе со всем злом земным, шагнул на крайнюю тропку. А Иван стоял, опустив лук, опустив голову, слышал лишь:

За метелью будет вёдро,

Вьются пасмурные кони,

Выйдут звёзды на поклоны,

Прилетит в зелёный полдень

Голубочек чернокрылый.

Кощей. Предрассветье

Встретимся с тобою, Горенька, когда придёт срок. Как я тоскую по тебе, Горя. Простишь ли меня? Не простишь.

Глава 18. Носить тебе венец

Иван дышал, и рассеивалась тьма. Влажный туман отступал, таял. Оставались серебряные, с чёрной искрой сумерки. Юркие травы обвивали Кощею рёбра, тёмная кровь вилась по земле тропкой в безвременье, уходила в небытие. Рассыпа́лся прахом стальной плащ.

Иван глядел на то, как Кощей исчезает, а с ним светлеет кругом, и глухо ухает лес, вырождая в себе чужое. Глядел и не верил глазам. Жемь под ногами шипела, но не горячей становилась, а ледяной. Покрывалась тончайшей коркой, а в неё вмерзали слабые Тенные цветы, долгие травы. Всю землю покрыла наледь, словно зима явилась среди лета, заморозила всё, мёртвую картину высекла по живому.

А под наледью, в травах, клубилась, кипела тьма – густая, смолистая. Сквозь лёд не достать ей было до Ивана, но отчего-то он знал: если только коснуться её хоть пальцем, хоть волоском, если только вдохнуть на мгновенье – не оторвать потом будет, не отмыть. Утянет.

И вспрыгнуть было не на что, и убежать некуда: от края до края стала ледяной земля, а подо льдом – травы, а в травах – тьма. И отражался в этой земной ночи узкий народившийся месяц. А потом тьма налилась багряным, пошли по застывшим хрустальным лепесткам красные кружева, полетели алые тени, и выступили бурые пятна.

«Кровь», – подумал Иван. Дурно стало и дико, и казалось, что нет больше на свете ни света, ни радости, ни добра. Чем дольше глядел Иван на мёртвые узоры, тем быстрей утекали силы, и вот уже не смог бы даже тетиву натянуть, если бы вурдалаки вернулись… Иван перевёл взгляд на Кощея, но владыки Тени не было уже в Тени: стальные искры гасли на ледяной глади, да лежал среди них почерневший закопчённый венец.

– Что это? Как?.. – крикнул Иван из последних сил.

Опустился на колени, склонился, а затем и вовсе упал на лёд. Подумал, что растворится, должно быть, подобно Кощею прямо тут, на чужой стороне… Тишина, тишина, холод…

– Не спи, Ванюша, – позвал голос.

Пошёл снег. Только отчего-то не с неба летел на землю, а поднимался от ледяной земли. Только ледяной ли? Иван провёл по недавнему льду ладонью, почувствовал сырость, мёртвые стебли. Сочилась, нарождаясь, жизнь крохотными корнями. Не было больше тумана, не кипела подо льдом, уходя в землю, кровь. Пахло терпко, слабо, легко-легко мокрым камнем, молодой листвой. А снег убегал вверх, звенели где-то колокола, и всё кругом летело, вращалось, и угасли наконец над лесом и дворцом молнии. Иван глядел в небо, лёжа на спине, и мир качался, баюкал его, только матушка всё просила:

– Не спи, Ванюша, не засыпай. Рано…

А так ласково было, так тепло и покойно, словно у неё на руках.

Иван закрыл глаза. Вдыхал тихий запах ранней листвы, отпускал мысли – вверх, вверх, вместе со снегом. Мягко, ласково… Хорошо как. Как давно уж так хорошо не было, так спокойно.

– Не спи, Ванюша.

– Полно, матушка, – через силу пробормотал он. – Я… только на миг… глаза сомкну. На миг только… А потом…

– Иван! – закричала Василиса, и он охнул, вскочил, выдирая себя из белого забытья, сел, вертя головой, ничего не понимая. Шумела вокруг трава. Не было ни льда, ни корней, ни крови. И снега не было, а только заливной бесконечный луг, дворец в цветущих горах, огни на башнях и много-много безмолвных птиц над головою.

Василиса подбежала, опустилась на колени с ним рядом.

– Иван! Ты как здесь? Где Гнева? Где батюшка? Что с тобою?

Голос её звенел. Иван скривился, потянулся к её руке. Подумал, что как только скажет то, что должен, – уйдёт Василиса. Та, которую он искал столько, до которой добраться пытался и так и сяк, с колдунами знался, со звездочётами, лишь бы выведать, как её воротить, – уйдёт,