Седьмая функция языка - Лоран Бине

«Да будет свет». И стал свет. (Кумранские рукописи, ок. II в. до н. э., самый древний пример перформатива, обнаруженный в иудеохристианском мире.)

Едва нажав на кнопку в elevator[350], Симон уже знает, что поднимается в рай. Двери открываются на этаже Romance studies[351], и Симон попадает в лабиринт стеллажей с книгами до потолка в скудном неоновом освещении. В библиотеке Корнелла никогда не заходит солнце, она открыта круглосуточно.

Здесь все книги, о которых Симон может только мечтать, и даже больше. Он как пират в пещере Али-Бабы, но чтобы унести с собой немного сокровищ, достаточно заполнить формуляр. Симон проводит кончиками пальцев по корешкам книг, словно гладит колосья на собственном пшеничном поле. Вот он, коммунизм в действии: общее – значит, мое, и наоборот.

В библиотеке в этот час, кажется, пусто.

Симон мерит шагами стеллажи с табличкой «Structuralism». Ого, книга Леви-Стросса о Японии?

Он останавливается у стеллажа «Surrealism» и замирает от восторга перед этой волшебной стеной: «Познание смерти» Роже Витрака, «Темная весна» Уники Цюрн… «Папесса дьявола», приписываемая Десносу… редкие издания Кревеля на французском и английском… неизвестные вещи Анни Ле Брен и Радована Ившича…

Какой-то скрип. Симон прислушивается. Шаги. Инстинктивно чувствуя, что его присутствие среди ночи в университетской библиотеке пусть и законно, но, как говорят американцы, неуместно, он прячется за «Исследованиями сексуальности», публикацией «Бюро сюрреалистических исследований»[352].

И видит, как среди писем Тцара вышагивает Сёрл.

Слышно, что он переговаривается с кем-то в соседнем ряду. Симон осторожно снимает с полки футляр с факсимильной подшивкой из двенадцати журналов «Революсьон сюрреалист»[353], чтобы подсмотреть, и узнает в просвете щуплый силуэт Слимана.

Бормотание Сёрла звучит очень тихо, зато ответ – отчетливо: «У тебя сутки. Потом продам тому, кто дает больше». Слиман надевает наушники и возвращается к лифту.

Но Сёрл вслед за ним не уходит. Он рассеянно пролистывает какие-то книги. Кто знает, о чем он думает? Симон гонит прочь ощущение дежавю.

Пытаясь поставить на место «Революсьон сюрреалист», он роняет номер «Гран Жё»[354]. Сёрл вскидывает голову, как легавый пес. Симон решает как можно тише ретироваться и, описывая бесшумные зигзаги вдоль рядов, слышит, как позади философ-лингвист поднимает «Гран Жё». Он представляет, как тот обнюхивает журнал. И ускоряет шаг, поняв, что его след взят. Он минует раздел «Psychoanalysis» и устремляется в «Новый роман», но там тупик. Симон разворачивается и вздрагивает: Сёрл идет ему навстречу с ножом для бумаги в одной руке и номером «Гран Жё» в другой. Симон машинально хватает первую попавшуюся книгу – защищаться («Восхищение Лол Стайн»[355]: нет, с этим далеко не уйдешь, – думает он, бросает издание на пол и хватает другое: «Дороги Фландрии»[356] – это уже лучше); Сёрл не вскидывает руку, как в «Психо», но Симон все равно уверен, что придется защищать от ножа жизненно важные органы, однако в этот момент до них вдруг доносится звук открывающихся дверей лифта.

Из своего тупика Симон и Сёрл провожают взглядом молодую женщину в сапогах и детину с бычьим торсом – они направляются к ксероксу. Сёрл спрятал нож в карман, Симон опустил Клода Симона, и оба с одинаковым любопытством наблюдают за парой сквозь полное собрание Натали Саррот. Раздается жужжание, ксерокс озаряется голубой вспышкой, и вслед за этим минотавр облапывает наклонившуюся над аппаратом деву. Она издает едва слышный вздох и, не оглядываясь, прижимает руку к его ширинке. (Симону вспоминается платок Отелло.) Кожа у нее белая-белая и длинные-длинные пальцы. Минотавр расстегивает на ней платье, и оно скользит вниз, к ногам. Белья на ней нет, тело – как с полотна Рафаэля, налитая грудь, тонкая талия, широкие бедра, красивые плечи и бритый лобок. Черные волосы, подстриженные под каре, придают ее заостренному лицу свечение, как у карфагенской принцессы. Сёрл и Симон таращат глаза, когда она опускается на колени и берет в рот член минотавра, – оба пытаются разглядеть, соответствует ли инструмент породе. Симон откладывает «Дороги Фландрии». Минотавр приподнимает свою фемину, поворачивает ее спиной и входит, она выгибается и сама разводит руками бедра, а он мертвой хваткой держит ее затылок. И совершает то, что велит быку природа: наваливается на нее – сначала медленно и грузно, а затем все более беспощадно, и слышно, как ксерокс бьется о стену, подпрыгивая на полу и издавая протяжный рокот, который разносится по проходам пустой (как им кажется) библиотеки.

Симону не оторваться от этой юпитерианской сцены совокупления, но все же придется. Неудобно, конечно, прерывать этот первоклассный коитус. Ценой невероятного усилия воли инстинкт самосохранения заставляет его смести с одной из полок груду книг Дюрас – они летят на пол. Грохот падения – и все замирают. Мгновенно обрываются стоны. Симон смотрит на Сёрла в упор. И медленно обходит его – тот даже не шевельнулся. Выйдя в центральный проход, он оглядывается на ксерокс. Минотавр с задранным членом уставился на Симона. Фемина глядит с вызовом, медленно поднимает с пола платье, ступает одной ногой, затем второй, поворачивается спиной к минотавру – мол, застегни. До Симона доходит, что она так и оставалась в сапогах. Он бросается прочь по служебной лестнице.

Снаружи, на лужайке кампуса, ему попадаются юные друзья Кристевой – они сидят там уже дня три, судя по приконченным бутылкам и упаковкам чипсов, разбросанным по траве вокруг. Его приглашают, он подсаживается к ним, не отказывается от пива и с благодарностью принимает протянутый косяк. Симон знает, что он в безопасности (если только опасность была: он точно видел нож для резки бумаги?), правда, тревога в груди не улеглась. Что-то все равно не так.

В Болонье он занимается любовью с Бьянкой в амфитеатре XVII века и чуть не погибает от взрыва бомбы. Здесь его едва не закалывает ночью в библиотеке философ-лингвист и он лицезрит в известном смысле мифологическую сцену случки на ксероксе. Он побывал у Жискара в Елисейском дворце, встретил Фуко в гейской бане, участвовал в погоне на автомобилях, под конец которой его пытались убить, видел, как один человек умертвил другого отравленным зонтом, узнал о существовании тайного общества, где проигравшим рубят пальцы, и пересек Атлантику в поисках загадочного документа. Сколько невероятных событий за несколько месяцев – трудно представить, чтобы столько произошло за всю жизнь. Симон знает, как отличить роман от всего остального. Он вспоминает «сверхштатные» фигуры Умберто Эко. И затягивается.