Дом разделенный - Перл С. Бак

знать? Разве между нами есть что-то кроме дружбы?» И действительно, ни разу за все это время они не беседовали о чем-то сокровенном и не предназначенном для родительских ушей.

Однако каждый вечер они оба чувствовали, что день не будет завершен, пока они не встретятся и не побудут немного вместе, пусть и болтали они о всяких пустяках и повседневных хлопотах. За эту часовую прогулку они узнавали друг друга глубже и ближе, чем за целые дни, посвященные иным делам.

Однажды весенним вечером они гуляли вместе среди роз по извилистой тропинке, что упиралась в рощицу из шести вязов, некогда посаженных кругом. Вязы давно выросли, состарились, и под ними лежала глубокая тень. В этой тени старый учитель поставил деревянную скамейку, так как любил днем сидеть в теньке и предаваться размышлениям. В тот вечер тень казалась особенно черной, потому что светила полная луна, и весь сад был залит ее светом. Когда двое остановились под сенью вязов, Мэри будто невзначай заметила:

– Посмотри, какая здесь тень! Кажется, мы совсем в ней затерялись…

Они стояли в тишине, и Юань со странным, тревожным наслаждением отметил, как ясен лунный свет.

– Луна горит так ярко, что в ее свете почти можно различить оттенки молодой листвы.

Они еще немного побродили по саду, и на сей раз Юань остановился первым, и спросил:

– Ты озябла, Мэри?

Он теперь без всякого стеснения произносил ее имя.

Она ответила было: «Нет», но запнулась, а в следующий миг они незаметно оказались в тени вязов, и Мэри быстро шагнула к нему, взяла его за руки, и Юань стиснул девушку в своих объятьях, привлек к себе и прижался щекой к ее волосам. Он чувствовал, как она дрожит, и знал, что сам дрожит тоже. Так, обнявшись, они вместе опустились на скамью, и Мэри подняла голову, заглянула в глаза Юаню, обхватила его лицо ладонями и прошептала:

– Поцелуй меня!

Юань, не раз видевший картины с подобными сценами в увеселительных домах, но сам никогда ничего подобного не делавший, почувствовал, как опустилась его голова, и ощутил жар ее губ и всю ее на своих губах.

В этот миг он отпрянул. Он не смог бы объяснить, почему отпрянул, ведь и в себе самом он ощущал это желание прижаться губами крепче, дольше и глубже, но еще сильнее в нем оказалась неприязнь, понять которую он не мог. Ясно было лишь то, что его плоть не приемлет ее чужеродной плоти. Он отшатнулся, быстро встал, обливаясь холодным потом и сгорая от стыда одновременно. Девушка же осталась сидеть, недоумевая. Даже в глубокой тени под вязами Юань видел на ее белом лице недоумение и вопрос, почему он прервал поцелуй. Но он ничего, ничего не смог бы ей ответить, пусть бы от этого зависела сама его жизнь! Он знал лишь, что должен отпрянуть. Наконец он сбивчиво, чужим голосом произнес:

– Холодно… Тебе лучше вернуться в тепло… Мне тоже пора.

Она не пошевелилась, а через несколько мгновений ответила:

– Иди, если нужно. Я хочу еще немного побыть в саду.

И Юань, сознавая собственную несостоятельность и в то же время понимая, что поступил правильно, с подчеркнутой учтивостью сказал:

– Тебе лучше пойти в дом, не то замерзнешь.

Она упрямо отвечала, не двигаясь с места:

– Я уже промерзла насквозь. Что толку?

И Юань, услышав, каким ледяным и мертвым голосом она произнесла эти слова, быстро развернулся и пошел прочь.

Дома он много часов пролежал без сна, думая только о Мэри и гадая, сидит ли она до сих пор в тени вязов или ушла наконец домой, волнуясь за нее и в то же время уверяя себя, что поступил как должно. Подобно малому ребенку, он бормотал себе под нос оправдания: «Мне это не понравилось. Нисколько не понравилось».

Как все могло бы сложиться между ними потом, Юань не узнал. Ибо родина, словно догадавшись о его затруднениях, позвала его домой.

Наутро он проснулся и понял, что должен идти к Мэри, но мешкал, отчасти боясь объясняться с нею, потому что утром ему стало совершенно ясно и то, что он каким-то образом подвел ее, и то, что иначе поступить было нельзя.

Когда он наконец заставил себя прийти к Уилсонам, то обнаружил все семейство за газетой. Они были очень озабочены и угрюмы, и старый учитель спросил его:

– Юань, может ли это быть правдой?

Тогда он вместе с ними стал читать статью в газете, где говорилось, что в одном китайском городе новые революционеры напали на дома белых людей и выгнали их, а некоторых даже убили – священника, старого учителя, врача и еще несколько человек. Сердце Юаня остановилось, и он вскричал:

– Нет, это ошибка!..

А жена учителя, словно только и ждала этих слов, подхватила:

– Конечно, Юань! Я знала, что это неправда!

Мэри хранила молчание. Хотя Юань не взглянул на нее, когда вошел, и теперь тоже не осмеливался взглянуть, все же краем глаза он видел, как неподвижно она сидит, сложив руки под подбородком, и молча смотрит на него. Однако посмотреть на нее он не решался. Вновь и вновь пробегая глазами по статье, он восклицал:

– Это неправда! Такого не может быть… Подобное не могло произойти в моей стране. А если и произошло, на то была какая-то ужасная причина…

Он все искал в статье эту причину. И тут заговорила Мэри. Теперь он знал ее очень хорошо и сразу почувствовал ее настрой – по тому, как она говорила, по ее четким рубленым фразам, по прохладце в голосе:

– Я тоже искала эту причину, Юань. Но ее нет… Похоже, все это были невинные и добрые люди, с детьми, и их застали среди ночи, дома…

Тут Юань наконец взглянул на нее, и она тоже взглянула, и ее серые глаза были ясны и холодны, как лед. В них читался явный укор, и Юань мысленно воскликнул: «Я ведь не мог иначе!» Однако взгляд Мэри не смягчился и продолжал его укорять.

Тогда Юань, пытаясь сохранять самообладание, сел и заговорил с большим, чем обычно, жаром:

– Я позвоню своему кузену Шэну… Он живет в большом городе и должен знать, что там случилось на самом деле… Я знаю свой народ… Они не способны на такое… Мы цивилизованные люди… не дикари… Мы любим и ценим мир… Ненавидим кровопролитие. Здесь точно какая-то ошибка, я знаю!

И мать Мэри повторила с прежним воодушевлением:

– Конечно, тут ошибка, Юань! Господь не позволил бы, чтобы такая беда постигла наших добрых миссионеров.

Вдруг от этих простых слов у Юаня перехватило горло, и он