Всегда возвращаются птицы - Ариадна Борисова

– Своего однокурсника я знаю хорошо. Мы довольно тесно общались в одной группе, и я имела возможность присмотреться к нему внимательно. Мне горько далось осознание, что за человек Андрей Гусев. Неоднократно я указывала Гусеву на его пренебрежение нормами коммунистической морали, на либеральное низкопоклонство перед Западом и тягу к пережиткам капитализма. В то время, когда тысячи комсомольцев честью считают принадлежность к Ленинскому Союзу молодежи, Гусев открыто смеется над комсомольской дисциплиной и долгом, над коммунистическими целями и идеалами. Он почти открыто критикует советский строй. Огромное влияние на Гусева оказывают неизвестные мне, к сожалению, люди с неприемлемой для нашего общества упаднической идеологией. Мы боремся и будем бороться со всеми подозрительными личностями, бросающими тень на нашу социалистическую действительность. Именно поэтому нам надо разобраться с Гусевым.

Лариса уже не скажет Андрею по-свойски: «Зовсим с глузду зъихал». Она быстро освоила чиновничий языковой минимум с его повторами и длиннотами. Все линии ее многослойного характера объединились и целеустремленно направили Ларису по единственному пути с искренней верой в свою правоту. Пусть даже этот путь усыпа́ли лепестки тех роз, чьи шипы были подброшены на чужие дороги…

– Прошу простить меня за то, что не сразу поняла, как коварно действует на некоторых моих сокурсников разлагающее краснобайство Гусева. Я ведь и сама чуть не подпала под его артистическое обаяние. Из-за своей доверчивости я невольно позволила вовлечь товарищей в сети гнилого нигилизма. – Лариса кинула виновато-горестный взгляд на декана. – Надеюсь, мы не совсем опоздали и попорченное мировоззрение кого-то из обманутых еще можно исправить… Сам же Гусев, по моим наблюдениям, оступился давно. Он умен, начитан, ему легко дается учеба. Поверхностно он производит впечатление веселого друга и благополучного советского человека. Но если узнаешь его ближе, оказывается, что это законченный формалист. В нем отсутствует законопослушное начало. Гусеву не нравится мир, в котором живем все мы. Он придумал себе другой. Я совершенно случайно уличила его в посещении церкви, куда он не стыдится ходить с выжившими из ума старушками. Полагаю, на одном из общих собраний надо поднять вопрос о действующих церквях. Они есть почти в каждом городе, и следовало бы разработать инструкции по борьбе с ними для будущих сотрудников культурно-просветительных учреждений. А в нашем сегодняшнем эпизоде мы обязаны принять соответствующие меры по ограждению студентов от неблагонадежного человека, глубоко зараженного плесенью обскурантизма и политической безнравственности. Гуманность здесь только во вред. Мы ходатайствовали перед ректором об исключении Андрея Гусева из института. Ему не место в рядах комсомольской организации, не место в советском учебном заведении!

Лариса села, упоенная могуществом обличительного доклада и укреплением активной позиции в глазах чужой студентки, судя по всему, не лыком шитой. Может, пригодится. Кто-кто, а уж Лариса знала цену всякой мелочи в жизни.

Обе девушки с чистосердечным любопытством уставились на третью. Иза первой отвела глаза. Она не сомневалась: «совещательное» выступление Лариса выучила и отрепетировала загодя.

Хотелось спать. Иза чувствовала себя снулой зимней рыбой. Ее плавники едва шевелились в мутном иле. Фосфоресцирующие очи следили за ней из слоев воды, но она засыпала, засыпала гипнотически, безотчетно, безвыходно…

Из неуместного сна ее вывела нашатырная волна знакомого свиного пота. Рука Бориса Владимировича потрясла блокнотом перед Изиным лицом.

– Что вы думаете об этом?

– О чем?

– О злостных… ошибках вашего друга, Изольда Готли-и-и-иб! – тонко, с подвыванием взвизгнул парторг. От привычного хладнокровия в его голосе не осталось и нотки, голос наконец-то принял участие в том, что переживалось на лице.

Сидящие за столом испуганно сжались, словно тупик стола переместил их в тупик лабиринта, где…

– Мы вас предупреждали, Изольда! – загромыхал Минотавр Владимирович в накренившихся, обитых мебельной фанерой пещерных стенах. – Мы уверены: Гусев обсуждал, осуждал при вас, а может, и вместе с вами действия партии и правительства! Мы больше не намерены миндальничать с опасным субъектом! Предателям следует дать урок, чтобы другим было неповадно! Их надо гнать из учебных заведений, из общества, из советской страны, гнать вон! Вон!

Голову Изы от виска до виска обхватил железный обруч. Страх ледяными копытцами заскакал по позвоночному столбу, взмыкивая на каждом позвонке: мы, мы!.. Мы!!! За уверенным местоимением, коротким и в то же время беспросветно множественным, Иза узрела сотни, тысячи исходящих ненавистью борисов владимировичей – серо-белесое облако свирепых мошек. Вернее, блох. Мала блоха, да кусает больно… Иза почти физически ощущала, что зависшая над ее телом фанатичная толпа чует в ней насквозь аморального человека и вот-вот запустит в плоть кровососущие хоботки.

– Вы согласны, что Гусев – злостный нарушитель социалистического строя?! Отвечайте!

Ответить было невозможно. Сердце колотилось в горле, застревало в нем скользким комом. Иза боялась, что сейчас задохнется. Но и с Борисом Владимировичем творилось неладное. Он уже не мог сдерживать порывы благородного негодования. Рыхлая, бесцветная кожа лица, пользуясь редким моментом, призвала к себе, кажется, все нутряные краски от розовой до багровой. Крылья носа возбужденно трепетали, пот выступил над верхней губой…

– Вы разделяете преступные убеждения Гусева? Да или нет?!

Услужливая Лариса энергично подтолкнула по столу бумагу. Лист с конькобежным изяществом прокрутился по лаку стола и безошибочно застопорился перед Изой.

Текст был отпечатан заранее. Мушиные буковки тянули щепотки фраз, складывались казуистическими дорожками, мостиками (как же много вокруг насекомых), «…считаю поведение комсомольца, студента факультета КПР, несовместимым с… согласна, что отчислить его из института будет единственным правильным реше…»

Борис Владимирович выдернул из нагрудного кармана золотистую зацепку самописной ручки, подписавшей не один документ и вообще знавшей много. С силой, как рукоять ножа, воткнул ее в Изины одеревеневшие пальцы:

– Подписывайте!

Зрение Изы сузилось вместе с гортанью, вниманием, слухом и странно раздробилось. Мелькали картофельные ямочки на Милиных щеках, тоскливо-постное лицо проректора, глянцевые вишни Ларисиных глаз, сбрызнутых водицей пытливого рыночного интереса: почем нынче ваша дружба с Андреем? сколько стоит? на что в обмен?..

– Я… так не считаю, – почти беззвучно пошевелила Иза губами.

– Не считаете поведение Гусева недостойным? – разгадав по губам, уточнил парторг. – Отказ подписать честное признание прямо доказывает вашу вину!

Зрачки в расширившихся глазах Бориса Владимировича затягивали Изу в себя, как две черные проруби, пятна слились на вздутом флагом лице. Не вынеся натуги, парторг заверещал. Иза не расслышала что – в потный воздух тотчас же пала тишина. Длинная и глухонемая.