Порочная страсть - Колин Маккалоу

– Слышала новость, юная Сью? – поинтересовалась сестра Докин, задетая бестактностью девицы.

Простая вежливость заставила сестру Педдер подойти к столу, однако вид у нее был такой, словно поблизости скверно пахло.

– Нет. А что за новость?

– Все, что нас окружает, вот-вот останется в прошлом, милочка.

Лицо девушки оживилось, и она едва ли не завизжала от радости:

– Вы хотите сказать, мы возвращаемся домой?

– Джиггети-джиг[33], – отозвалась сестра Докин.

Глаза сестры Педдер наполнились слезами, губы задрожали и скривились: то ли она собралась зарыдать, то ли силилась улыбнуться.

– О, слава богу!

– Так-так. В кои-то веки здоровая реакция! Нам, старым воякам, легко говорить, верно? – хмыкнула сестра Докин, ни к кому не обращаясь.

Слезы потекли ручьями по щекам Сью, и она не упустила случая уколоть сестру Лангтри побольнее, с надрывом проговорив сквозь рыдания, так что все головы повернулись в ее сторону:

– Как мне теперь смотреть в глаза его бедной матушке?

– О, замолкни! – с отвращением скривилась сестра Докин. – И ради бога, не будь ребенком! Чего я не выношу, так это крокодиловых слез! Что дает тебе право судить старших?

Сестра Лангтри, в ужасе вскочив на ноги, воскликнула:

– Салли, пожалуйста, перестань! Все в порядке, правда, ничего страшного!

Медсестры за двумя другими столиками уже не притворялись, будто происходящее их не интересует. Те, что сидели спиной к столу Лангтри, повернули кресла, чтобы удобнее было наблюдать, но двигало ими вовсе не злобное любопытство: просто хотелось увидеть, как Салли Докин укротит эту нахалку Педдер.

– Так вы провели ночь в одной комнате с сержантом Уилсоном, в-в-выводили его из шока! – выпалила сестра Педдер и, схватив платок, разрыдалась по-настоящему. – Какая удача, что ваш барак давно уже пустует! Очень кстати! Но я-то знаю, что на самом деле происходило между вами и сержантом Уилсоном: Люс все мне рассказал!

– Заткнись, глупая маленькая дрянь! – в бешенстве выкрикнула сестра Докин, не выбирая выражений.

– Не надо, Салли, все нормально! – взмолилась сестра Лангтри и поспешно шагнула к двери.

– Нет, черт возьми, не нормально! – проревела Салли Докин зычным голосом, от которого младших сестер бросило в дрожь. – Я не потерплю таких речей! Да как ты смеешь, девчонка, позволять себе подобные намеки? Постыдилась бы! Это не сестра Лангтри, а ты таскалась на свидания к солдату!

– Как вы смеете! – задохнулась Сью Педдер.

– Еще как смею, черт подери, – отрезала сестра Докин, которой каким-то непостижимым образом удавалось, несмотря на полулежачую позу и изуродованные ступни в одних чулках, сохранять властное выражение лица и внушать к себе почтение. – Не забывай, девочка моя: через несколько недель все изменится. Ты станешь всего лишь песчинкой на бескрайнем берегу гражданской жизни. И предупреждаю: даже не вздумай искать работу в моей больнице! Я тебя к себе и в уборщицы не возьму! С вами, девицами, одни проблемы: стоит напялить новенькую офицерскую форму, и вы воображаете себя бог знает кем, эдакими дерьмовыми аристократками…

Гневная тирада внезапно прервалась: сестра Лангтри издала вдруг такой жуткий отчаянный крик, что Салли и Сью забыли о ссоре, а потом рухнула на кушетку и зарыдала, не жалобно, со всхлипываниями, как сестра Педдер, а глухо, без слез, мучительно содрогаясь всем телом. Ее страшные сухие рыдания показались встревоженной сестре Докин похожими на конвульсии.

О, какое это было облегчение! Ощущение разлада и враждебности, слепая вера обманутой подруги Салли Докин и неприязнь Сью Педдер наслоились в душе Онор Лангтри, и где-то глубоко внутри словно прорвался ужасный нарыв, который зрел в ней все эти дни, причиняя нестерпимую боль.

– Смотри, что ты наделала! – буркнула сестра Докин, грузно выбираясь из кресла, и, усевшись на диванчик рядом с Онор, прикрикнула на Сью Педдер: – Убирайся отсюда! Проваливай, живо!

Испуганная девица тут же умчалась, а остальные сестры окружили кушетку: Онор Лангтри любили все.

Салли Докин оглядела сестер, сокрушенно покачала головой и прогудела ласково, с бесконечной нежностью погладив подругу по вздрагивающей спине:

– Ну-ну, все хорошо. Поплачь, сейчас самое время. Бедняжка ты моя! Столько горя и боли… Знаю, знаю, знаю…

Едва сознавая, что Салли Докин сидит рядом и ласково ее утешает, а другие сестры собрались вокруг и тоже волнуются за нее, сестра Лангтри плакала и плакала.

Новость о скором закрытии базы номер пятнадцать принес в барак «Икс» дежурный по кухне. Сообщив об этом Майклу в подсобке, он с улыбкой от уха до уха принялся бессвязно бормотать, что будет, когда вернется домой, вернется навсегда.

После ухода дежурного Майкл не сразу вышел на веранду, а застыл посреди подсобки, прижимая одну ладонь к лицу, а второй растирая бок. Надо же, как скоро! Он ведь совсем не готов, хотя уже ни отчаяния, ни возмущения не чувствовал. Просто его пугало будущее, неизвестность. Что там ждет, как изменится его жизнь?

Покинув наконец подсобку, на веранде он объявил:

– На следующей неделе в это время мы все будем уже на пути в Австралию.

Ответом ему было глухое молчание. Наггет полулежал на ближайшей к двери койке с драгоценным томом Беста и Тейлора[34], добытым с великим трудом у полковника Чинстрепа, в руках. Услышав новость, он опустил увесистый фолиант и ошеломленно уставился на Майкла. Длинные узкие ладони Мэта сжались в кулаки, лицо помертвело. Занятый рисованием Нил выронил из пальцев карандаш, и тот упал на листок бумаги с наброском – изображением рук Мэта. Капитан Паркинсон, казалось, вдруг постарел лет на десять, и только Бенедикт не проявил интереса к словам Майкла и продолжил безучастно раскачиваться в своем кресле, отнюдь для этого не предназначенном.

Губы Наггета медленно растянулись в улыбке.

– Домой! Неужели я наконец увижу маму?

На застывшем лице Мэта отражалась мучительная тревога, и Майкл знал: тот думал о предстоящей встрече с женой.

– Вот незадача! – Нил подобрал карандаш, но обнаружил, что изящные пальцы Мэта сжаты, от прежнего умиротворения не осталось и следа, и отложил в сторону. – Черт, какая досада!

– Бен! – резко бросил Майкл. – Бен, ты слышал? Скоро домой, в Австралию!

Бенедикт продолжал раскачиваться – вперед-назад, вперед-назад – с отрешенным лицом и пустыми глазами, и кресло под ним угрожающе скрипело.