Лукавый взор - Елена Арсеньева

– Значит, вы замужем?!

– Нет, теперь уже нет: Шарль скончался примерно три года назад. Только после этого я и смогла уехать из Нанси.

– Мои соболезнования, – пробормотал Араго, совершенно растерянный, с трудом удерживаясь, чтобы не спросить: «Ты любила его? Ты была с ним счастлива?»

Не решился. Стало страшно: а вдруг она скажет «да»?!

– Благодарю вас, – чуть кивнула Фрази. – Шарль был очень хорошим человеком, я ему многим обязана! Между прочим, это он придумал мой псевдоним.

– Ваш псевдоним? Лукавый Взор? – Ага, значит, он все-таки верно угадал, это Фрази, Фрази! – Регар Наркуа[140]… ну да, понятно, почему Регар, это ваша фамилия по мужу, «Регар» значит «взор», но «наркуа» – лукавый?.. Почему?

– Мое имя по-гречески означает «радостно мыслящая», – пояснила Фрази. – Так звали одну из трех харит[141]. У моего мужа была литографическая копия картины Лиотара[142] «Три грации». Он говорил, что у Евфросины – Эфрази – улыбка не столько радостная, сколько лукавая, игривая, с хитринкой… как у меня.

Этот Шарль Рёгар знал, как она улыбается, как плачет, как радуется, как сердится… он знал о ней все! Араго не знает о ней ничего, кроме того, как она плакала восемнадцать лет назад.

И как пообещала любить его всю жизнь…

Ну мало ли кто кому что обещает!

– В самом деле, ваши корреспонденции и впрямь брызжут лукавством, – растянул губы Араго, изо всех сил надеясь, что она примет это за улыбку, – не считая тех, которые посвящены полякам. Эти, скорее, сочатся ненавистью! Почему?

Фрази помолчала, смотрела напряженно; потом тихо ответила:

– Они враги России. Я никогда не забывала, что я почти русская. Кроме того, один поляк убил мою матушку.

– Что?! Один из обитателей серого особняка?! – с ужасом воскликнул Араго.

– Нет, это случилось много лет назад в Нанси, – покачала головой Фрази. – Но прошу вас, мне не хочется об этом говорить.

– Да, хорошо, я понимаю, понимаю, извините меня… – забормотал Араго. – Но скажите, как вы смогли так близко подобраться к польским заговорщикам? Как узнали о той опасности, которая грозила Поццо ди Борго?.. А впрочем, глупый вопрос! Вам помогала Андзя?

Ноздри Фрази раздулись, словно в гневе, а потом она презрительно усмехнулась:

– Конечно, мшье, мне помогала Анджя, беж нее я бы ни жа что не шправилашь! Школь быштро вы догадалишь, мшье! Это прошто ижумительно!

Если бы Фрази не была так занята звуками русской речи, самой прекрасной для нее и самой благозвучной, и расслышала приветливые слова мсье Рёгара: «Голубушка моя, как будет рад увидеть тебя Шарль!», она бы расплакалась.

Шарль Рёгар! Противнейший из всех мальчишек в Нанси, а может быть, и в мире! Он был на восемь лет старше Фрази и вел себя с ней безобразно. Фрази казалось, что Шарль состоит только из кулаков, которыми он норовил ее ткнуть, из пальцев, которыми он норовил ее ущипнуть, из ума, который измышлял разные оскорбления для робкой девчонки, из тонких губ, которые эти оскорбления извергали. При Шарле она становилась неуклюжей, при нем глупела, при нем заливалась слезами бессильной злобы, при нем язык присыхал к гортани. Фрази не знала, за что этот мальчишка так ее ненавидит. А взрослых это страшно забавляло! Амели (так звали мадам Рёгар) и Жюстина обменивались легкими понимающими улыбками, Франсуа Рёгар и Филипп Бовуар исподтишка переглядывались и, чувствовалось, едва сдерживали смех, хотя, конечно, родители старательно внушали Шарлю, что с девочкой надо быть вежливым и любезным, а Фрази уговаривали потерпеть и относиться снисходительно к Рёгару-сыну.

– Это пройдет, моя радость, – однажды загадочно проговорила Жюстина. – Через несколько лет все совершенно переменится!

– Через три года? – с надеждой спросила Фрази, которая знала, что загадочное «несколько» начинается с числа «три».

– Не так быстро, – покачала головой Жюстина, – но лет через десять этот мальчишка будет валяться у тебя в ногах, а ты – играть его судьбой.

Сначала Фрази обрадовалась, что сможет играть судьбой Шарля, а он будет валяться у нее в ногах, однако ждать предстояло как-то слишком уж долго!

Десять лет!

Да за это время он ее со свету сживет!

– А почему ты думаешь, что так случится? – недоверчиво спросила она у Жюстины, но та приложила палец к губам:

– Тс-с! Когда-нибудь я тебе об этом расскажу!

– Ну когда?!

– Когда придет время.

Фрази знала, что, если к матушке как следует приставать, она рано или поздно откроет секрет, но внезапно пришли вести, что войска русских пересекли границу, что идут в направлении Страсбурга, и все, кто мог бежать из Нанси, бежали, спасаясь от «варварских орд». Филипп Бовуар поддался общему страху и увез семью в Париж, а там Фрази было уже не до Шарля: у нее появился новый друг – Тибо, который изменил ее мнение о мальчишках в лучшую сторону. А потом… потом ей встретился Державин и случилось все то, что случилось, и вот они снова в Нанси, и в довершение всех бед некуда податься, кроме как поселиться у Рёгаров, а значит, ежедневно встречаться с противнейшим человеком на свете – с Шарлем!

Впрочем, все оказалось не так уж плохо. Шарль повзрослел и изменился к лучшему: по утрам уходил в лицей на улице Визитасьон, рядом с церковью того же имени[143]; возвращаясь, брался за учебники и сидел иногда до позднего вечера; мечтал об университете; ужасно важничал; к нему иногда приходили такие же важные друзья-лицеисты… похоже, теперь Шарль считал ниже своего достоинства тратить время на то, чтобы устраивать пакости какой-то девчонке. Тем более что она и ее родители жили теперь в доме Рёгаров, а гостеприимство почиталось в Нанси одной из высших добродетелей.

Дом Рёгаров был массивный, строгий, с монументальным порталом. Лепное изображение сосуда с огнем украшало фронтон. На стертых ступенях каменной лестницы можно было поскользнуться и грохнуться изрядно, поэтому спускаться по ней приходилось с осторожностью. Потемневшие стены дома выглядели мрачно от въевшейся в них вековой пыли и грязи; проржавевшие решетки балконов грозили обвалиться – опираться на них не стоило; полы громко скрипели, и когда кто-нибудь страдал бессонницей и начинал расхаживать по своей спальне, скрип будил полдома; мебель была источена жучком, портьеры и штофные обои давно выцвели… И все-таки этот дом на улице Гизов выглядел весьма внушительно и таинственно. Еще бы, такая старина!