Магия ворона - Маргарет Роджерсон

Мы отпрянули друг от друга, когда на окно упала тень. Грач неохотно отпустил меня, и я, шатаясь, зашагала вперед. Слабые ноги подкашивались, как у новорожденного олененка. Сняв портрет с мольберта, я подняла его перед собой, как щит, а потом развернулась.

Что-то происходило с дверью. Блестящие темные пятна растекались по ней, как кляксы чернил просачиваются сквозь страницу или пламя свечи чернит кусочек бумаги. Я не понимала, что случилось, пока сладковатый смрад тлена не ударил мне в ноздри, а на дереве не зашевелились мохнатые клочки белой плесени. Дверь гнила. Она осела на петлях, накренившись. Доски облезали клочками, падая наземь и превращаясь в губчатые комки. Латунная ручка со стуком упала на пол и покатилась в угол. И Ольховый Король вошел внутрь, согнувшись пополам и развернув широкие плечи боком, чтобы протиснуться в пустой дверной проем. Его огромный силуэт затмил собой свет и почернел, почти невидимый. По комнате поползла волна жара.

В моей мастерской побывали множество фейри, но таких, как он, я не принимала никогда. Когда он выпрямился, солнце иной эпохи загорелось в его бороде и засияло на изумрудном сюрко, освещая гигантскую фигуру под таким углом и с такой интенсивностью, что стало ясно: окна комнаты здесь ни при чем. Он был не из нашего времени, и это бремя было окутано вокруг него, точно мантия. Осознавая, что по сравнению с ним я была маленькой, как ребенок, я сделала шаг вперед. Он не смотрел на меня. Как будто вообще меня не видел. Под кустистыми бровями его глаза шарили в бесконечности веков, разыскивая настоящее, тот час и день, которые имели для него меньше значения, чем единственная пылинка, парящая в воздухе среди тысяч ей подобных.

Моя уверенность пошатнулась. В подготовленном плане был всего один изъян – он не мог сработать, если Король не опустит взгляд. Поэтому я прочистила горло и подала голос.

– Когда-то мы поклонялись вам, не так ли, Ваше Величество? Я видела статуи в лесу. Они были вырезаны руками человека.

Он наклонил голову, как будто прислушиваясь к далекому щебету птички.

– Я никогда не слышала историй и не читала книг, в которых в Капризе не царило бы лето, – продолжала я. – Прежде чем покарать нас, скажите, как долго вы правили?

Его голос скрипел, как живой лес.

– Я правил вечно. Я был королем, когда смертные еще не придумали слова. Сначала мной восхищались. Потом меня боялись. Теперь я забыл. Странно. Я не помню, сплю я или бодрствую и в чем состоит разница. – Его взгляд опустился, становясь острее от постепенного осознания, и все мои мышцы оцепенели; я сражалась с желанием спастись бегством, как кролик – от когтей пикирующего ястреба. – Однажды я пришел покарать смертную деву по имени Изобель и принца по имени Грач за преступление против Благого Закона.

– Да, – ответила я; в горле стало нестерпимо сухо. – Этот день сегодня, Ваше Величество. Но сначала я хотела бы преподнести вам дар, как и многие смертные до меня.

Я подняла портрет. Его взгляд опустился и задержался на нем. Мое сердце дрогнуло. Он изучал мою работу, не узнавая, как будто она ничего для него не значила. С тем же успехом я могла бы показать ему портрет Грача, Овода или вовсе пустой холст. Но потом он испустил долгий, медленный вздох – последний хрип умирающего, от которого по мастерской пронесся порыв ветра. Неземной солнечный свет, золотом озаряющий его плечи, потух, скрывшись за облаками, омрачив черты лица. Он снова превратился в того старика, сидевшего в тронном зале. Пыль все еще оседала на его коже. Показавшись из тени, между рогов его короны повисла паутина.

– Что это? – спросил он низким хриплым голосом.

– Это вы, Ваше Величество.

Он посмотрел на себя. Он видел свое лицо, как будто оно было чужое, но все же узнавал его: правитель, который восседал на троне бесчисленные тысячелетия, но чувствовал при этом каждую потерю, великую или крошечную, выдержал каждое тяжкое бремя своей бесконечной жизни. Существо, которое когда-то любило и, возможно, даже было любимо в ответ. Его рот дрогнул. Слеза прокатилась светящейся дорожкой по запыленной щеке.

– Вы сказали, что вам что-то снилось, Ваше Величество. Вы чего-то хотели. Что это было? – Я поудобнее перехватила холст. Металл, нагретый от моего прикосновения, шевельнулся в ладони.

Его лицо исказилось.

– Как смеешь ты… как смеешь ты показывать это мне? – Его слова становились все громче, пока не превратились в сломленный вой, как буря, треплющая деревья. Дом вздрогнул, и ветки заколотились о стены снаружи. – Мне ничего не снится. Мне безразличны эти безделицы, эта пыль, которую вы зовете Ремеслом.

Он поднял руку, собираясь покончить со мной. И все еще не мог оторвать глаз от своего портрета.

Сейчас. Я рванулась вперед. Ольховый Король не посчитал серьезной угрозой смертную девочку, бросившуюся на него, вооруженную лишь холстом и влажной краской. Это и стало его погибелью. Я навалилась на него всем весом собственного тела; железный кинжал прорвал холст, скользнул Королю между ребер и пронзил его сердце.

Я отскочила, и Грач поймал меня; Ольховый Король рухнул на колени. Портрет, порванный, валялся на земле – лучшая работа всей моей жизни превратилась в кучу из искореженной рамы, изорванной ткани и размазанной по полу краски. Мой пульс стучал, как молот по наковальне; я представила, что он вот-вот вытащит кинжал из собственной груди и невредимый поднимется на ноги. Но он лишь прижал ладонь к желтой краске на своем сюрко, как будто удивился ей больше, чем собственной крови. Его внешние чары начали рассеиваться, и я придушенно ахнула, увидев, что было под ними.

Рост Ольхового Короля оставался неизменным, но теперь он стал сухопарым и истощенным, как труп; изъеденные молью одежды обвивали иссохшее тело. Глаза его запали глубоко внутрь глазниц, и бесцветная кожа казалась мягкой и хрупкой, как истлевшая марля. Корона из рогов почернела и потускнела; жуткие острые осколки торчали во все стороны там, где куски отвалились от времени, а ободок врос в плоть его лба. От него исходил тошнотворный смрад. Когда он покачнулся, заваливаясь вперед, жук-падальщик выскочил из его уха и исчез в бороде.

Его губы шевельнулись.

– Мне страшно, – прошептал он голосом, полным изумления. – Я чувствую…

Его глаза закатились. Мох вспенился на ковре и потянулся вверх, поглощая его. «Да он испортит весь пол», – подумалось мне. Странная практичность. Нужно было перенести тело. Но едва эта мысль пришла мне в голову, Грач оттолкнул нас обоих в сторону и закрыл меня своим телом. Мир пошатнулся. Половицы вздулись; огромный корень выскочил из-под земли, расщепляя древесину, как топором. Заросли цветов вспыхнули на ковре, мольберте и диване, на нас с Грачом, волной ударившись о противоположную стену. Раздался звон бьющегося стекла. Ветки царапали потолок; гвозди скрипели и гнулись от нагрузки. А потом дом тряхнуло с мучительным грохотом, и отвалившиеся куски кровельной дранки посыпались на пол. Лучи света, слепяще яркого, рассекли руины моей мастерской.

Кажется, на этом все кончилось. Грач пару мгновений еще лежал на мне сверху; потом оглянулся через плечо и отполз в сторону. Куски штукатурки посыпались с его волос. Он помог мне подняться посреди воцарившейся разрухи. Теперь мастерская скорее напоминала лес. Громадная ольха росла посреди комнаты, проломив полкрыши и часть южной стены. Пятна света мерцали на зарослях мха, папоротников и цветов, под слоем которых мебель была почти незаметна, лишь там и тут торчали из подлеска бугры странной формы. Мы победили, но в это мгновение я как будто оцепенела. Было так странно стоять посреди собственной мастерской и смотреть на пшеничное поле сквозь обвисшие остатки шипастой баррикады, построенной Грачом. Там, вдалеке, к лесу бежали фигуры – куда быстрее, чем люди, некоторые даже на четвереньках.