Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Комментируя позицию польских властей, выраженную в приведенной выдержке из документа, историк С.М. Соловьев отметил: «Это изложение причин, почему Польша должна была овладеть Ливониею, показывало, почему и Москва стремилась к тому же; но у Польши были прусские гавани на Балтийском море, тогда как у Москвы не было никаких; вот почему Иоанн даже не хотел поделиться Ливониею с Сигизмундом-Августом, удержавши только свои завоевания в этой стране, ибо завоевания его, за исключением Нарвы, ограничились внутренними областями, не имевшими для него важного значения».

Много комментировать позицию польско-литовской стороны нет надобности. Приведенное выше изложение причин принятия ливонскиих земель в королевские владения говорит само за себя. Немало выдает себя и царящий на польской стороне антимосковский настрой. Непримиримая вражда с восточным соседом понимается в Польше как нечто само собой разумеющееся, безальтернативное. Но нельзя не видеть и разницы в подходе к ливонскому вопросу той и другой стороны. И эта разница, в первую очередь, заключается не в отношении к Ливонии Москвы или Вильно. Последнее, как раз, одинаково, где каждый из более сильных соседей смотрит на Ливонию как на лакомый кусок. Разница в обратном отношении, в отношении самой Ливонии к Москве и к Вильно. Орден добровольно подался в подданство Литвы. Не без того, что в Ливонии тогда находились, наверное, и сторонники обратной ориентации, но у исследователя нет даже самых ничтожных оснований приписывать присоединению Ливонии к великому княжеству Литовскому насильственный характер. И дальнейшая борьба немцев Ливонии в одном строю с польско-литовскими военными силами против Москвы не может быть объяснена только служебным долгом, долгом верноподданного. К пришельцу же с востока отношение в Ливонии всегда оставалось сугубо враждебным. Так было тогда, когда Орден в одиночку, как мог, сопротивлялся нашествию, так будет и впоследствии, когда рыцарство совместно с литовцами станет представлять собой единую сторону.

То же самое можно наблюдать и в северных районах Ливонии. Тамошнее местное население искало защиту от московского покушения и нашло ее, что ни в коем случае не попадает под категорию торговой сделки. Мы видели, как жители Ревеля попросту не пустили датчан в город после того, как их епископ попытался решить проблему именно торговой сделкой. И в то же время те же самые ревельцы обратились за помощью к шведам и открыли им ворота своего города. И удачная торговая сделка эзельского епископа объясняется не только пронырливостью и изворотливостью последнего. Датчане завладели Эзелем не потому, что купили остров у епископа, а потому, что тамошние жители всегда были расположены к Дании, и обратись они к ней за помощью пораньше, Эзель достался бы датскому королевству даром. Но основное в позиции как Дании, так и Швеции, это то, что при их острой взаимной вражде они обе не стремились расширить полученные владения за счет ливонских земель, отошедших к Литве, чего нельзя сказать о самой польско-литовской и, конечно же, о московской стороне. А потому обе эти стороны, оставив каждая выяснение своих отношений и с датчанами и со шведами на потом, обратились друг против друга.

И, конечно, рассуждая о Ливонской войне, нельзя пройти мимо высказывания историка Д.И. Иловайского, так резюмировавшего результаты ее первого этапа:

«Раздел Ливонии между соседними государствами ясно показал, в какой степени были правы советники Иоанна, не одобрявшие его слишком широких завоевательных замыслов с этой стороны. Ливонский Орден оказался несостоятельным в борьбе с могущественным Московским государством; но было бы великою ошибкой считать эту землю легкою добычею и стремиться к ее полному скорому захвату: вместо одного слабого Ордена приходилось иметь дело с несколькими сильными претендентами на его наследство. Едва ли умные советники Иоанна не предвидели двух главных затруднений, долженствовавших воспрепятствовать быстрому и легкому завоеванию Ливонии. Во-первых, множество крепких городов и замков. Ливонию отнюдь нельзя было сравнивать с Казанским царством, где по взятии столицы оставалось только усмирять полудикие туземные народцы и взимать с них ясак. Здесь каждый город, каждый замок, имевший сколько-нибудь мужественного комендора, приходилось добывать трудною и долгою осадою; а в осадном деле, где требовалась борьба с артиллерией, именно московская рать была наименее искусна. Поэтому после трехлетней войны, после страшных опустошений неприятельской земли, Москвитяне могли похвалиться приобретением не более одной четвертой ее части. Во-вторых, это (сравнительно с потраченными усилиями) небольшое приобретение, в соединении с дальнейшими притязаниями, приводило нас к одновременному столкновению с Швецией, Данией и Польско-Литовским государством. На первых порах Москве удалось отклонить новую войну со шведами, которые обратились на датчан, желая отнять у них северо-западную часть Ливонии; но борьба с главным наследником Ливонского Ордена, т. е. с Польско-Литовским королем, оказалась неизбежною».

В нашей отечественной истории отношения с Литовским, или вернее сказать с Польско-Литовским государством, занимают особое место. Мы не случайно поправились, уточнив «с Польско-Литовским», поскольку уже на ранней стадии отношений Руси

с Литвой последняя вступила с Польшей в длительный интеграционный процесс, постепенно приведший к их полному объединению. Так вот характер отношений Москвы с Литвой, а позже, после этого объединения, характер отношений Москвы с Речью Посполитой коротко, в двух словах можно обозначить как непримиримое противостояние. На протяжении нескольких веков между двумя соседями не унималась острая вражда, которую можно называть открытой даже для периодов затишья, всякий раз провозглашаемых слабым и ненадежным перемирием, необходимым для восстановления сил после завершения очередной бойни и в преддверии следующей. Пожалуй, во всей мировой истории подобному противостоянию найдется не так много аналогов, когда бы оба соперника с таким принципиальным упорством, нескрываемым неприятием друг друга и каким-то вычурным антагонизмом, отвергая все возможности компромисса, готовы были броситься и при первом же случае бросались в обоюдную резню.

На фоне всей внешнеполитической деятельности Московской державы ее отношения с Литвой, а после и с Речью Посполитой, выделялись двумя характерными признаками. Во-первых, незначительностью поводов к очередной бойне, поводов, которые остались бы просто незамеченными и не привели бы ни к какому, даже самому малейшему конфликту с каким-либо другим соседом. Во-вторых, как мы сказали выше, даже в периоды затишья, мира и согласия не было, и над обеими сторонами продолжал постоянно довлеть какой-то враждебный настрой, отчего и внутренняя вражда, вражда сознаний, никогда не прекращалась. Собственно, этим, вторым признаком и объясняется первый, когда для очередной войны не требовалось настоящей, серьезной причины.

Такая непримиримость, когда стороны оставались врагами даже в условиях формального мира, усугублялась еще и тем, что противоборство между ними продолжалось слишком долго. Ведь острое соперничество двух народов берет начало еще с X столетия, когда киевский князь Владимир отнял у Польши так называемые червенские города. А «вечный мир» с Речью Посполитой был заключен Россией только в 1686 году, то есть уже во времена формального правления Петра, после чего военные действия между старыми соперниками прекратились навсегда. Но и тогда ни о каком примирении не могло быть речи, а открытая вражда умолкла только потому, что одна из сторон ослабла настолько, что стала не в состоянии соперничать с другой. Напротив, другая окрепла так, что для нее пропала надобность добиваться своих интересов оружием, ей теперь не стоило больших трудов при любом раскладе событий включить старого противника в сферу своих интересов и подчинить того своей воле без малейших покушений на применение силы. При этом взаимная неприязнь оставалась прежней, так что о прекращении враждебности говорить не приходится. Так продолжалось еще столетие, пока, наконец, полный упадок одной стороны и могущество другой не привели к тому, что вторая поглотила первую, правда, сделала это не без помощи соседей, но все же оставив за собой львиную долю наследства своего бывшего соперника. Выдающийся русский историк Н.И. Костомаров дал этому многовековому противостоянию название «Старый спор», определив его как борьбу за главенство в славянском мире. По мнению ученого, эта застарелая бескомпромиссная вражда не могла завершиться ничем иным, как исчезновением одного из враждующих государств с политической карты Европы. Поглощение одним соперником другого Костомаров называл неизбежным и рассматривал финал польско-литовской государственности в конце XVIII века как безальтернативный.