Ни слова больше! - Карен М. Макманус

Изменений, как я понимаю, пока нет.

Когда Ник нейтрализовал Декстера, я вытащил Элли из пикапа и ключами разорвал обмотанную вокруг ее запястий изоленту.

«Со мной все в порядке, — сообщила она на удивление спокойным голосом. — Как Бринн?»

Я обернулся — Бринн стояла с безвольно повисшими вдоль тела руками и пустыми глазами.

«Не знаю», — ответил я тогда.

И не знаю до сих пор.

Когда полицейские доставили нас в больницу, Бринн напоминала меня самого дома у мистера Соломона, то есть пребывала в полном ауте. Я поначалу здорово перепугался, думал, у нее что-то повреждено из-за столкновения, а мне просто не говорят. Потом одна из медсестер отозвала меня в сторону и объяснила: «Физически с ней все нормально. Просто она подавлена, во всем винит себя».

Я, как никто, ее понимаю, потому что имею немалый опыт самобичевания. На Бринн каскадом обрушились последствия нечаянной встречи с Декстером. Во всем, что случилось потом, — даже в том, что Ник его задавил, — она считает виноватой себя.

Во всяком случае, так сказала Элли. Сам я с Бринн не разговаривал, потому что она со мной не общается. Впрочем, не только со мной.

С прошлой субботы Бринн не выходит из комнаты. С одной стороны, это даже хорошо, потому что после зимней дискотеки Стерджис превратился в цирк. Повсюду новостные фургоны, журналисты наводняют Сент-Амброуз и центр города, без устали добывая все новые факты о нашумевшей истории. «Мотив», разумеется, не преминул воспользоваться форой — Карли Диаз вещает со всех экранов. Я смотрел всего один эпизод, в котором Роза из таверны «Бешеный пес» рассказывала о Декстере Роббинсе. Мэйсон и его мать, узнав о смерти Декстера, раскрыли свои настоящие имена, и Роза, похоже, решительно настроена помочь им избежать последствий побега миссис Рафферти из дома.

Не думаю, честно говоря, что им стоит опасаться. Декстер мертв, а больше добиваться их наказания некому.

Бринн рассказала Элли о ссоре мистера Ларкина с Ником в лесу, та сообщила полиции. Оно, пожалуй, и к лучшему, потому что Шейн тоже решил, что хватит молчать, и дополнил свои показания четырехлетней давности. Когда инспектор Патц повторно допрашивал меня, я открыл ему почти всю правду, кроме собственных подозрений насчет отца. Сказал, что нашел медальон с именем «Билли» в лесу, не связав его с мистером Ларкином, а врал, что все время был с Шейном и Шарлоттой, из страха.

Формально оба утверждения — правда, просто не вся. К счастью, Патц — не Бринн и уличить меня во лжи не способен. А может, и не пытается.

«Тогда вы были совсем еще детьми», — сказал он под конец. Впервые я подумал, что инспектор именно так всегда и считал, а причина, по которой я приписывал ему подозрительность, крылась в моем собственном гипертрофированном чувстве вины.

Еще я шел в полицию с твердым намерением сообщить, что конверт с деньгами украла Лиза-Мари. А когда настал подходящий момент, слова не шли с языка. Папа не раз предлагал вернуться вместе, чтобы рассказать это за меня, но я никак не соберусь. Не могу сосредоточиться ни на чем, пока не узнаю, что Ник — и Бринн — вне опасности.

Шейн, Шарлотта и я стараемся не высовываться — нас со всех сторон атакуют репортеры. Они разнюхали про пожертвование Дельгадо и слетелись как пчелы на мед, хотя и полиция Стерджиса, и отец Шейна настаивают, что ни о какой взятке речи не идет. У меня лично сомнений нет: мистер и миссис Дельгадо определенно старались уберечь сына от неприятностей в связи со смертью учителя. Они его всю жизнь чрезмерно опекали и, естественно, не могли повести себя иначе, когда его отпечатки пальцев обнаружились на орудии убийства.

Было бы здорово, если бы родители чаще давали ему возможность самому решать за себя. Я считаю, он способен на большее, чем представляется многим.

Вот о чем я размышляю, поднимаясь по лестнице к Бринн, как вдруг меня окликают. Дверь в комнату Элли открыта, Элли сидит на кровати, поджав под себя ноги, перед ней ноутбук.

— Привет, — говорит она со слабой улыбкой. — Бринн только проснулась.

Бросаю взгляд на соседнюю закрытую дверь:

— Мне подождать или?..

— Нет-нет, входи. Она тебе обрадуется.

В голосе больше надежды, чем уверенности, отчего тут же начинает сосать под ложечкой.

— Ясно, — говорю, но с места не двигаюсь. — Сама-то как?

— Я ничего… — тянет она и пожимает плечами. — Как всегда.

— Закулисная бандитка, значит.

Элли хмыкает:

— Как же, бандитка — попалась на школьной парковке. — Она захлопывает и отодвигает ноутбук. — Родители ищут психотерапевта, которому я могла бы раз в неделю изливать душу. Жду не дождусь.

— Может, и неплохо будет с кем-то поговорить.

— Может быть… Меня зацепила не столько история с Декстером. Я ведь почти ничего не помню, как будто все происходило не со мной. Но вот остальное… Дядя Ник… — Она глотает слезы и берет себя в руки. — Бр-р. Прости. Тебе за мое нытье не платят.

— Я не против, — заверяю.

Элли машет, чтобы я уходил:

— Ладно, очередь Бринн.

— Эй, хочешь, зайдем потом в «Луч света»? — неожиданно предлагаю я. Она удивленно приподнимает бровь, я поясняю: — Моя начальница работает теперь в полуподпольном режиме, чтобы репортеры не набежали. Пускает только своих. Так что выпечка пропадает, надо выручать. И пса ее кому-то надо гладить.

— Что ж, — улыбается Элли, — уговорил.

— Отлично. Я тебе свистну. Может, и Бринн согласится.

Хотя надежды мало, конечно.

— Договорились! — Элли немного повеселела. — Кстати! — вспоминает она. — Угадай, кто прислал мне цветы.

На столике — пестрый разлапистый букет. Кто-то явно хотел произвести впечатление.

— Пейдж? — спрашиваю.

— Не-а. Майкл Пауэрс.

— Кто?

— Трипп, ты с луны свалился? — Элли сокрушенно качает головой. — «Расследует Майкл Пауэрс»? Четверка из «Бэйвью-Хай»? Я могла бы стать новой Мейв Рохас[6].

— Я и половины из твоих слов не понимаю.

Она закатывает глаза:

— Пора бы уже познакомиться с основными сериалами о реальных преступлениях.

— Приму к сведению, — обещаю я, хотя меня мало что интересует в жизни меньше, чем криминальные шоу.

Пройдя по коридору, легонько стучу в дверь Бринн.

— Входи, — еле слышно приглашает она.

Бринн в кровати, обложена подушками, на которых безжизненно раскинуты волосы. На ней футболка Сент-Амброуза, лицо каменное.

— Привет, — говорю, прикрываю за собой дверь. — Как жизнь?