Райский уголок - Нина Стиббе

мы пытались провести реформы, а она всячески противилась, – но почему-то всем было грустно. «Райский уголок» осиротел без нее. Пациенты, которых мы держали в неведении относительно бегства Жены Хозяина, на этот раз сразу же узнали об уходе Матроны. Мы и не смогли бы утаить эту новость, потому что они скучали по ней и остро переживали ее исчезновение.

Мистер Симмонс горевал, что толчком ко всему послужил его великодушный поступок с фотоаппаратом, а леди Бриггс считала, что виновата во всем именно она, потому что уронила фотоаппарат и не проявила чуткости к Матроне. Сестра Салим заламывала руки, что не объяснила Матроне внятно, что увольнение вовсе не означает, будто ее немедленно вышвыривают на улицу. Все винили себя, а я больше всех. Я насчитала сотни вариантов, что могла бы сделать, и сотни людей, к которым могла обратиться, чтобы Матрона получила помощь и поддержку, вместо того чтобы вступать с ней в тайный сговор и якобы защищать, когда следовало заставить обратиться за помощью.

Леди Бриггс постоянно спрашивала, где могла бы жить сейчас Матрона. Я сказала, что она, вероятно, не поехала к Святому Мунго, хотя и твердила, что именно туда отправится. Леди Бриггс поняла, что безответственность и беззащитность Матроны – суть одно и то же, и попросила меня помочь ей получить более надежные сведения относительно Матроны. Например, действительно ли ее фамилия Моран? Леди Бриггс полагала, что нет. Она знала ее довольно давно и не припоминала такого имени. У нее где-то хранилась книга, которую Матрона одолжила ей много лет назад, на форзаце которой написано ее имя. Не могла бы я помочь ей отыскать эту книгу, когда у меня будет время?

Мы с Эйлин обыскали комнату Матроны в поисках подсказки. Ничего, даже автоматической чаеварки.

– Ты бы прихватила с собой чаеварку в приют для бездомных? – спросила я.

– Матрона прихватила бы, – ответила Эйлин.

Мы привыкли к тому, что Матроны с нами нет, но никому это не нравилось. Это было как внезапное исчезновение Жены Хозяина, только в сто раз хуже. Пациенты все спрашивали и спрашивали о ней.

Майк не виноват, но я начинала ненавидеть его. Я сыта была по горло этой влюбленностью и своим вечным напряжением. Я старалась убедить себя, что злюсь на него, потому что нахожусь в подавленном настроении из-за множества причин. Но не сработало – такое происходит только в настоящих отношениях.

Дело в том, что Майк начинал казаться слишком уж привлекательным. Я ощущала себя поверхностной и легкомысленной, потому что явно влюбилась в его красивую наружность, и чувствовала себя такой ничтожной и недостойной. Как в тот раз, когда мама привезла нас в Дорсет на семейное торжество, но случилось досаднейшее недоразумение, и мы сидели на парковке у пляжа и ели сырный пирог, пока мама собиралась с силами, чтобы преодолеть обратный путь до дома. Даже из машины пляж выглядел слишком прекрасным, нас тут не ждали, и я тогда жутко затосковала по грязи и выбоинам лестерских полей, по слякоти на обочинах шоссе. Мы большего не заслуживали.

Плюс я теперь ощущала себя хитрой, подлой и неискренней. Мое манипулирование, чтобы выудить у Миранды его личные тайны, выбегание на дорожку, только чтобы сказать «привет» с таким лицом, будто я вот-вот разрыдаюсь. И мое предательство мистера Симмонса в обмен на возвращение в группу уровня «О» – оно ведь тоже произошло в значительной степени под влиянием Майка.

Я представляла семейную жизнь с ним, и как смогу видеть его лицо каждый день, и как от его красоты у меня наступит пресыщение, как бывает, если объешься пудингом. Как в тот раз, когда я все выпрашивала еще один кусочек штруделя со сливками и Бабушка Бенсон в конце концов сдалась, но заставила меня доесть все, пока меня не затошнило.

Почему же я все равно любила его? Возможно, потому, что Миранда хвасталась им и выставляла напоказ его любовь к ней. Она носила его любовь, как новый мохеровый джемпер, и мы все хотели такой же. Возможно, это никак не связано с тем, что Майк сам по себе такой симпатичный, такой славный и философичный.

Подготовка к свадьбе шла полным ходом. Мы забронировали время в бюро регистраций, а праздник должен был состояться в «Райском уголке» в день открытых дверей. Но мы никак не могли решить, кого пригласить.

Я никогда не осознавала в полной мере, насколько одинока моя мама. Она всегда такая милая и общительная. И невозмутимая – в основном (если дело не касается безумных цен на фуршеты), – и очень озорная, и не очень серьезная, и не придает собого значения всякой неприятной чепухе.

Но она училась в пансионе далеко от дома, рано вышла замуж и переехала в Лондон, а потом развелась, погрузилась на долгий период в запои и зависимость от таблеток, скатилась в нищету и, как результат, – осталась совсем одна, я имею в виду, без друзей.

Начав сожительствовать с мистером Холтом и преодолев зависимости, она познакомилась с миссис Гудчайлд через дорогу. Хотя миссис Гудчайлд проявляла дружелюбие и готова была прийти на помощь, я бы не стала называть ее подругой в полном смысле слова; она не очень нравилась маме, и не думаю, что мама нравилась ей, просто их свели возможность видеть друг друга в кухонном окне и младенцы одного возраста. Но потом моя мама завела привычку писать в раковину, и миссис Гудчайлд все разрушила, заговорив об этом.

Другими мамиными подругами были Кэрри Фрост, которая на самом деле наша бывшая няня (к тому же неуравновешенная мужененавистница), и женщина по имени Селия, у мужа которой случился секс с моей мамой в 1972-м, но Селия ничего не имела против до 1975-го, когда ее накрыла менопауза с бессонницей и гормональными головными болями, а ее муж сознался в некоторых интрижках на смертном одре.

Моя мама была на похоронах ее мужа, и поговорила с Селией, и сказала, как эгоистично с его стороны было покаяться, только чтобы попасть на небеса, но Селии хотелось скандала, и она послала маму на хер.

Отсутствие у мамы друзей напомнило, что и я упустила свою лучшую подругу Мелоди. Не потому что она видела, как я писаю в кухонную раковину, или из-за чего-то серьезного, а просто потому что я перестала ходить в школу. Мелоди Лонглейди, сестра Миранды, все детство была той из близняшек, что симпатичнее, но с наступлением пубертата (как уже упоминалось ранее) обстоятельства изменились, вдобавок Мелоди не следила за кожей и потребяла чрезмерное количество сладких напитков. Мелоди пережила унизительный год, привыкая к тому, что она больше не хорошенькая, – и