Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов

в чём дело. Мы все это помним. Стране нужна рыба.

«Дед» поглядел на него как-то устало.

– Стране тоже и рыбаки нужны.

Граков засмеялся, оценил шутку.

– Метафизик ты, Сергей Андреич. Отделяешь людей от дела. Ну, что ж… Вот они-то пусть и решают. А, рыбаки? Как – уйдём в порт или останемся на промысле, выполним трудовой долг? Тут первое слово – команде. Не возражаешь?

«Дед» чего-то сказать хотел, но повернулся и пошёл прочь. Мы расступились, дали ему пройти.

– Ну, утопленники, – Граков к нам подошёл, – ваше слово! Никто за вас его не скажет. Опасность некоторая, конечно, есть. Бабилов механик знающий. Но и мы с вами тоже кое-что знаем. Как люди плавают. В каких, понимаете, условиях. Когда необходимость велит. Про это ведь в акте не напишешь…

Мы стояли толпой, переминались. Потом Шурка спросил:

– Ну, дак чего? В порт, значит, не идём?

Граков ему улыбнулся.

– Хочешь, чтоб я тебе приказал? А я, наоборот, тебя хочу послушать, твоё мнение.

– А чего меня слушать? На жопу поглядеть, как нам её поцеловали.

– Это ты называешь «поцеловали»? Я думаю, это по-другому называется. Это на вашу жопу только «обратили внимание». Так точнее будет, верно? Да сам же ваш Бабилов – слыхали? – «чепуха», говорит, заварить – раз плюнуть.

Я сказал:

– Он не про это говорит.

Шурка от меня отмахнулся, чуть не со злостью.

– Да будет вам хреновину плести с твоим «дедом»! Помешались на этой заплате.

Граков переглянулся с групповым.

– Я ж говорю, совсем он их деморализовал.

Тот лишь плечами пожал, не ответил. Тут Ванька Обод вперёд выступил.

– Лично я вот списаться хочу… Это как, можно или нет?

Граков поглядел на него строго. Ванька весь ужался.

– Как фамилия?

– Да чо «фамилия»? Вопрос нельзя задать?

– Ну, а всё-таки, фамилия у тебя есть? Или ты её стесняешься? Вот у меня – Граков, все знают. А ты у нас – беспризорный, что ли? Иван, не помнящий родства?

Ванька помялся, выдавил из себя:

– Чо это не помнящий? Иван Обод я…

– Родила, наконец! Значит, списаться хочешь, Иван Обод? Товарищей бросишь?

– К доктору я на приём записан. Ещё раньше.

– Болен, значит? Плохо себя чувствуешь? Это другое дело, прости. Это вопрос не принципиальный. Конечно, держать не будем. Причина вполне уважительная.

Бондарь спросил:

– А другим нельзя? Ребров моя фамилия.

– Можно, Ребров. Представь себе, можно. Каждый, кто хочет списаться, может это сделать. В установленном порядке. Подать заявление капитану, получить у второго штурмана аттестат и так далее. Держать никого не собираемся. Боязливые да робкие нам не нужны. Коллектив у нас здоровый, а от балласта освободится – ещё здоровее будет. Так, орлы?

Он улыбался, всё своё золото выставил, а руку положил на плечо – тому, кто поближе. А ближе всех к нему Митрохин стоял, чокнутый наш, моргал белёсыми ресницами. И тут он весь встрепенулся, покраснел, даже затрясся – от злости, что ли, или знамение ему привиделось.

– Что мы стоим, действительно, лясы точим! Работать надо! Чиниться. А думать – не хрена, ребята. А ну, айда работать!

– О-о! – Граков удивился даже, потрепал его по плечу. – Гляди-ка, Иван Кузьмич. Мы тут насчёт железа беспокоимся, а на этом железе – ещё люди плавают!

Чокнутый наш рванулся – куда-то чего-то вкалывать.

– Ну, ребятки, – Граков нам сказал. – Давайте-ка, действительно делов у нас хватает, не будем розовым мечтам предаваться.

Мы постояли и разошлись. Тут лишь заметили, что сварщики уже протянули провода к корме, притащили с катера пару стальных листов. А всё – пока мы лясы точили.

– Веселей, веселей на палубе! – Это уже старпом покрикивал из рубки. – Заспались.

Шурка с ним задрался:

– Сиди там. Скажи спасибо, что не разжаловали.

– Ты с кем разговариваешь?

– С кем! С тобой.

– А ты глаза разинь. Ты не со мной с одним.

А за ним, действительно, кеп стоял – хмурый, шапку на брови надвинул. К нему тоже как будто относилось.

– А я вообще говорю. Кой-кого не мешало бы разжаловать!

Кеп там отошёл вглубь. Я Шурку взял за рукав, увёл от греха подальше.

Отдраили трюма, стали бочки катать на полубак. Это – чтобы корма задралась. Всё делали молча, но каждую минуту готовы были сорваться. Так оно вскорости и вышло.

Кепу идея пришла – на полубак ещё и сетей натаскать. Это нужно весь порядок, уложенный для выметки, разрушить, а потом его снова набирать. И много ли толку от сетей – в них, в каждой-то, тридцать кило весу; это чтобы увеличить дифферент на сантиметр, нужно сеток полста, не меньше. Мы их таскали, таскали, потом соображать начали – что же это мы делаем? А вернее – дрифтер обо что-то споткнулся. И озверел.

– Посылают командовать лопухов на нашу голову, так их и так и разэтак!

А тихо было, и кеп, конечно, услышал. Он уж, поди, и сам не рад был, что такая идея ему пришла, но команда отдана, отменить – амбиция не позволяет.

– Скородумов, ты это про кого?

Мы бросили сетки, расселись на них и закурили. Спектакля ждём.

– А я, – говорит дрифтер, – про тех, к кому это относится.

– Скородумов, у меня к тебе давно претензия. Не нравишься ты мне, Скородумов.

– А я не затем плаваю и не за то деньги получаю, чтоб кому-то там нравиться.

– Так вот, Скородумов, больше нам с тобой не плавать.

– Да упаси господь! Только до порта дойти, а там расплюёмся. Ну, это уж потерпим недельку.

– Нет, не недельку, Скородумов. Насчёт порта – вопрос решённый.

Дрифтер так и сел. Мы б тоже так и сели, но уж и так сидели.

– Когда это он решённый?

– Извини, с тобой не посоветовались. Так что можешь – в индивидуальном порядке. Мы тебе замену найдём.

Дрифтер взял сетку и потащил. Мы за ним. Лицо у него свекольное стало, и все слова в горле застряли.

– Хорош! – Кеп наконец скомандовал. – Больше не таскайте.

А мы всего-то штук двадцать перетаскали.

– Как это «хорош»? Или уж все таскать или не браться было…

Но кеп уже там удалился. Вместо него старпом выглядывал.

– Ладно, Скородумов, покричали и хватит. Тебе сказано – хорош.

– Дак эти-то что – обратно таскать?

Старпом задумался.

– Валяйте, – говорит, – обратно.

Бог ты мой, что тут сделалось! Дрифтер взревел – так что чайки взмыли над Фугле-фиордом, пошёл неверным шагом к полатям[56], вытащил багор и кинулся с ним наперевес к рубке. Старпом уже, наверно, с жизнью простился, стоял, как памятник на своей могиле. Впятером мы дрифтера завернули, увели