1993 - Сергей Шаргунов

– Вы кто такие? – спросил Виктор дрогнувшим голосом, чувствуя, что его притягивает их круг.

– Мы – ПОРТОС, – девушка передала трубу светловолосому юнцу, готовно продолжившему ее дело, и, выпрямляясь, одарила Виктора улыбкой, ласковой, но монашеской.

На высоком стальном флагштоке, врытом в землю, шевелилось большое знамя зелено-красно-черного цвета с белыми латинскими буквами.

– Поэтизированное общество разработки теории общенародного счастья, – звонкой скороговоркой перевела девушка. – Слыхали таких? Гриценко, погодь! – Она отобрала у юнца трубу, опустилась на корточки, достала из-за пазухи смятую в ком газету, накрыла угли, и через мгновение засверкали веселые кудри огня. – Деревяшки кидаем! Деревяшки! – запричитала она, все вскочили и принялись подносить и подкладывать ветки и палки, сложенные рядом в кучу.

Костер разгорался, жадно давясь.

Девушка опять встала, посмотрела на Виктора в упор светло-голубыми и какими-то отчетливо девственными глазами.

– Скоро подкрепление с Украины приедет. Вы не с Украины, нет? У нас в Харькове много ребят, в Одессе тоже. Мы считаем, что каждый человек может стихи писать, у нашего костра все желающие стихи читают.

– А еще устную газету выпускаем, – подхватил черноволосый увалень, бесстрашно поправляя руками сучья в огне.

– Правильно вспомнил, Пряников! Устная вечерняя газета. Каждый рассказывает, чего хорошего за день сделал.

Площадь опять закричала и захлопала.

– Решение Конституционного суда обязательно для исполнения, – кто-то грозно завывал в микрофон, как ветер в печной трубе. – Ельцин отрешен от должности, и отныне все его указы незаконны.

Виктор мелко сплюнул в костер.

– Не плюйте! – обидчиво вскинулась одна из девчонок. – Себе дороже! Кто плюет – силу расходует. Там, где тратится слюна, начинается война.

– Ладно, уговорили, – усмехнулся он и двинулся на площадь, в которую перетекало подножие холма.

– Возвращайтесь, будем стихи читать! – донеслось ему в спину.

Первые ряды были свободными и разрозненными: люди бродили, общались друг с другом, но ближе к зданию народ плотно стоял под флагами, то и дело подхватывая хором новую кричалку.

Дворец, белый и огромный, со множеством поблескивавших на солнце окон, нависал над площадью, весь словно из снега и льда. На длинном балконе было темно от ораторов. Ветер наискось тянул мимо них дым костров, похожий на отдельное главное знамя.

– Их проклинают матери! – Виктор узнал горделиво-грудной голос чеченки Сажи Умалатовой. Прищурившись, увидел ее коричневое кожаное пальто, медную копну волос, дирижирующий кулачок. – Они врут про нас из своего Останкина, которое империя лжи! Вчера у костра молодой человек спросил меня: “Сажи, как нам победить? Куда нам надо идти?”

По площади прошла судорога. Внезапно – от нижних стеклянных стен до подножия холма – полетела разрозненная перекличка.

– На Останкино!

– На Кремль!

– Останкино!

– Куда? В Останкино, куда!

– Мэрию сначала!

– Кремль!

– Даешь Останкино! – истошно выдохнул Виктор, повинуясь неведомой силе, потянувшей из его души крик.

– А я сказала ему: иди к людям. Иди к другу, соседу, брату, свату. К незнакомому человеку иди. Набери незнакомый телефон. Найди простые слова… – Сажи задела по микрофону кулаком, и на всю площадь хрястнуло, как будто кто-то бросил трубку. – Банду Ельцина под суд!

Толпа впереди замахала флагами, заголосила хором.

Невдалеке от Виктора покачивалась ухоженного вида румяная пара. Мужчина в коричневом свитере грубой вязки обнимал сзади женщину в красивой розовой куртке. Ветерок прибил к Виктору смешанный запах вина и духов и сочный, с задыханием голос:

– Ой, Дань, мы же его прогоним? Бориса, Дань! Ха-ха-ха!

Справа от Виктора крепенький, но облезлый мужичок, видно, себе на уме, крутил колесико транзистора с выставленной антенной.

– Что слышно? – поинтересовался Виктор, распознавая родственную душу.

– Говном нас мажут, вот что, – ответил мужичок неожиданно жарко. – “Радио «Парламент»” прихлопнули. Вместо них музыку крутят. Я раньше только их слушал. Когда “Радио России” начиналось – я сразу выключал. Мы теперь как подводная лодка. Митингуем на дне, а страна не слышит. Сигналов больше не подаем.

– Это потому, что марксизм не усвоили, – размеренный голос принадлежал старику с пергаментной кожей, в толстых очках, зеленоватых, как бутылочное стекло. – Матанализ незнаком, диалектику и не нюхали.

– Еще одна ересь жидовствующих! – бросила, отшатываясь от него, маленькая востроносая женщина в черной газовой косынке.

– А вы кто по профессии? – осведомился Виктор у мужичка, подумав, не работали ли они когда-то вместе.

Тот, приложив приемник к уху, блаженно жмурился, будто, припав к земле, внимал неотвратимому топоту татарских губительных коней.

– Я кто? Философ. – Старик тихо рассмеялся, решив, что вопрос ему. – Доктор наук, представьте себе. Кирий Михаил Захарович.

Виктор увидел протянутую руку, протянул свою; пожатие было тряским, но цепким.

– Меня спрашиваешь? – Мужичок досадливо сложил антенну. – Из такси. Механик. Здесь под мостом у нас автопарк. Зимой уволился. Безработный пока. “Радио «Парламент»” – хорошая передача, честная. Жалко, что закрыли. Татьяну Иванову знаешь? Ага. И я слушал. Голос у нее… Душу щекочет. Не знаешь, как она выглядит? Есть она здесь, нету? Не знаешь? Жалко.

Площадь подалась вперед, закурлыкала и захлопала, вновь превращаясь в птицу, желающую взмыть к балкону, где Виктор, напрягая зрение, увидел синий костюм, шевелюру, рыжеватые усы.

– Граждане России!

Виктор протиснулся поближе.

– Я клянусь, что живым этим подонкам не сдамся! Я буду сражаться до последнего патрона! – Отрывистые взрывчатые фразы тонули в аплодисментах. – Ваучер – филькина грамота! Заводы продают за копейки! Экономицки и политицки курс президента ведет страну к катастрофе!

Площадь замерла, делая вдох, и от стен до холма, от человека к человеку полетело:

– Что?

– Какого?

– Какого президента?

– Ты – президент, мать твою!

– Бывшего!

Выступающий сбился, а толпа под флагами уже скандировала отчаянно, точно от этого сейчас решится всё: “Быв-ше-го! Быв-ше-го!”

Оратор растерянно брякнул:

– Бывшего.

Толпа захлопала с бешеной силой, флаги взметнулись, как крылья, и тысячи глоток лихо завопили, вколачивая новую реальность в башку усатому, который немо глотал воздух перед микрофоном: пусть не забывает, кто он есть, пусть держится до последнего патрона: