Сила, способная изменить мир. Душа - Элиза Полуночная

о том, кто я для тебя, — к концу фразы её голос дрогнул, и Энвиса опустила глаза в пол.

— Я люблю тебя, — Лютеран встал и подошел к ней, обнимая. — С того момента как увидел, ты ведь знаешь об этом.

— И всё же будет какое-то «но», — она устало вздохнула, прекрасно зная, о чём пойдёт речь.

— Я не могу бросить королевство, которое создал…

— Ты уже говорил мне это, — Энвиса упёрлась ладонями в грудь мужчины, отстраняясь. Всё это она знала так же хорошо, как и шрамы на его теле, оставшиеся после войны.

— Лютерии нужна правительница. Ни Совет, ни аристократия не примут королевой силлина…

— Не рассказывай мне про политику, — фыркнула она. — Я состояла в Совете Ард Дроу в Рохэнделе. Меня волнует не то, что думают они, а что думаешь ты, Лютеран.

Она посмотрела ему прямо в глаза, стараясь взглядом передать всю ту гамму чувств, что испытывала. Он отвёл взгляд и выглядел при этом не как король, а как побитая собака. Всё было слишком очевидно. Все те шепотки, случайно подслушанные обрывки разговоров с Рунартом. Она до последнего не верила, что так получится.

— Поверить не могу… — прошептала Энвиса. — Ты пойдёшь у них на поводу!

— Энвиса, послушай, — начал было Лютеран.

— Нет, это ты меня послушай! — от гнева в волосах заплясали молнии. — Я осталась. Мой народ ушел, а я осталась здесь. С тобой. Строить твоё королевство. Я была рядом с тобой всё это время. Как у вас принято говорить? В горе и в радости. Я всегда была рядом. Я всегда тебя поддерживала. Я тебя к себе в сердце пустила. В душу!

— Это был твой выбор. Я не прошу тебя уходить. Никогда не попрошу об этом, — он потянулся взять её за руки, но Энвиса отшатнулась.

— Не просишь уходить?! О чём ты вообще говоришь? Кто я для тебя?! Я тебе не постельная девка, Лютеран!

— Энвиса, послушай, прошу…

— Ответь на вопрос. Кто я для тебя?

— Я люблю тебя, — твёрдо ответил мужчина.

— Тогда в чём дело?! — она чувствовала, как пекут глаза подступающие слёзы. — Почему то, что я другой расы, для тебя так важно? Если ты любишь меня, то почему всё, что ты можешь мне дать — роль любовницы?! Почему ты не готов сказать о своих чувствах перед ликом богов? Почему не заступишься за нас перед Советом?

— Пойми, Лютерии нужен наследник, и тогда Совету не будет дело, с кем я провожу ночи… — спешно начал Лютеран, будто боялся, что она не захочет слушать. — Я должен думать не только о себе, но и о том, что будет лучше для королевства. Я не принадлежу себе.

— А мне будет дело, с кем ты спишь! Как ты себе вообще это представляешь, Лютеран? — внутри всё клокотало от сдерживаемого гнева. — Я должна буду прийти на твою свадьбу и улыбаться?! Жить бок о бок с твоей женой? Это же бред!

— Ты не будешь жить с ней рядом. Я построю для тебя особняк за городом и буду приезжать…

— Ты серьёзно?! Выставишь меня из города, чтобы наделать наследников? А чем наследники от меня не устраивают Совет, можно узнать?

— Полукровки? — растерянно спросил Лютеран.

Энвиса ошалело смотрела в ответ, открывая и закрывая рот. Кончик языка пекло от невысказанных слов. Внутри было так гадко, будто ей в душу выплеснули ведро помоев. По щеке, прочертив влажную дорожку, скатилась одинокая слеза. Лютеран переменился в лице и шагнул к ней, намереваясь обнять. Энвиса отпрянула, будто к ней подошел прокаженный.

— Это всё временно, пойми. Всего на пару лет. Я всегда любил только тебя…

— Нет, — она развернулась, направляясь к двери.

— Постой, прошу, — Лютеран схватил её за запястье.

Энвиса медленно обернулась. Видимо что-то такое было в её выражении лица, что Лютеран разжал пальцы, настороженно смотря в ответ.

— Я бросила родину. Я отказалась от положения в Совете Ард Дроу. Я оставила друзей. Я осталась, когда мой народ вернулся в Рохэндель. Я осталась, когда моя поддержка была нужна подруге. Я оставила отца одного в Рохэнделе. Я осталась, потому что люблю тебя, и ничего не просила взамен до этого дня. Я готова была отдать тебе свою жизнь. Я верила твоим словам о любви. Но то, что ты мне предложил… Я никогда не приму это. А теперь оставь меня. Мне нужно подумать.

В полной тишине она дошла до дверей и обернулась. Поникший Лютеран рассматривал узор ковра у себя под ногами.

— Эта мазня отвратительна, — высказалась напоследок Энвиса, бросив огненный сгусток в картину и хлопнув за собой дверью.

Стало капельку легче. Ей не нужно было время на размышления. Она уже всё решила, когда поняла, что Лютеран не выбрал её. Права была Азена — сердца человеческих мужчин слишком непостоянны, а сами они зависимы от мнения окружающих. Горечь сдавливала горло, мешая дышать.

Энвиса вошла в свои покои и набросила на обе двери защитное плетение: входную и ту, что объединяла их с Лютераном спальни. Обстановка её покоев, пожалуй, была самой богатой во дворце. Лютеран никогда не отказывал ей в комфорте в том смысле, в каком сам его понимал. Её гостиная полнилась миленькими вещами, которые он свозил со всего королевства и дарил ей. Изящная мебель, ковры, статуэтки, вазы, в которых всегда стояли свежие цветы. Лютеран даже приказал разбить сад возле дворца и сделать зимнюю оранжерею, стоило ей заикнуться, что любит цветы, правда, тогда она имела в виду живые, а не срезанные. У Энвисы всегда были красивые платья и украшения, которые мастера Лютерии старательно делали похожими на то, что создают в Рохэнделе. Вот только сейчас всё это казалось ненужным барахлом, попыткой задобрить, чтобы она согласилась на унизительное место любовницы.

Печаль смешалась со злостью. Хотелось разнести к фетранийской матери весь дворец. А лучше весь город. Может тогда ей не будет так паршиво. Вот только ярость не панацея от разбитого сердца. Да и что это изменит? Лютеран выбрал королевство, а не её.

Она прикоснулась к животу, словно это могло помочь набраться решимости. Там медленно росла новая жизнь. Ребёнок, которого её мужчина презрительно окрестил «полукровкой». Разум яростно отказывался принимать факт того, что смешанная кровь сделала её ребёнка неполноценным. Волна тепла, идущая от сердца, смела всю злость, заменив её трепетной нежностью и безграничной любовью к крохотной искорке жизни, которая день ото дня крепла внутри неё. Она едва свыклась с мыслью о предстоящем материнстве, но уже любила это дитя.

Энвиса толком не понимала, почему не сказала Лютерану о ребёнке.