Вариации для темной струны - Ладислав Фукс

Моя золотая, сахарная куколка, вы тоже не смотрите. Если она войдет, опустите глаза…

Полдня у меня не выходило из головы, почему бабушка видеть не может барышню, а теперь я понял — из-за ее платья.

Она носила короткое платье из желтого шелка с фиолетовым поясом и прозрачные розовые чулки. На шее — большие красные бусы, в ушах — рубиновые серьги, на руке — золотые браслеты, несколько огромных перстней, у нее были длинные красные ногти, на голове — прическа: спереди завитая и черная, по бокам плоская и фиолетовая, а сзади гладкая до синевы. Но еще удивительней было ее лицо. Щеки розовые, губы рубиновые и на глазах ресницы. Ресницы ужасно длинные. Такие длинные, тонкие и черные, как ноги большого паука… Еще никогда в жизни, ни у кого я таких ресниц не видел, и я смотрел на них словно дикарь. А глаза у нее были черные, как эти ресницы и волосы спереди, и блестели, как у кинозвезды.

Дядя сказал, что это Илона Лани, солистка будапештской оперы, колоратурное сопрано. Например, Джильда в «Риголетто» или Розина в «Севильском цирюльнике»... Руженка ходила в трансе, но бабушка вмешалась первой… Это было, конечно, из-за ее платья. Но вскоре я понял, что и из-за чего-то другого.

Дядя сказал также, что Илона Лани его невеста и в конце сентября они поженятся. Это, вероятно, для бабушки было потрясением. Потому что бабушка не выносит в семье людей из мира искусств. И хотя она любит музеи, картины, музыку и хотя любит хороших певцов, например Карузо, который давно уже умер, или Дестинову, которая тоже давно умерла, но в своей семье артистов она не потерпит.

— Они очень чувствительны, каждая мелочь их ранит, их трудно понимать, — сказала она на венском диалекте. — И если бы только чувствительность — ее еще можно понять… Но когда сталкиваешься с разными странными привычками и нравами да еще с тем, что это люди всегда выбиты из колеи, то это уж слишком. Возможно ли такое в нашем кругу, в нашей семье? Невозможно, конечно.

Да, бабушка любила, чтобы в семье были высшие офицеры, императорские, это я уже знал. Но императоров давно нет, а если где и остались, то они такие старые что даже страшно. Артистов в семье она не потерпит и поэтому немедленно заявила — пусть звезду к ней в комнату не водят, и медведю и танцовщице дала соответствующие указания. А под конец затрясла головой и сказала, что из этой свадьбы все равно ничего не выйдет.

— Свадьба все равно не состоится, — сказала она, — ведь до конца сентября, когда они должны пожениться, еще очень долго. Еще почти год, ведь на носу рождество.

Но тут Миша с дивана поправил ее и сказал, что свадьба состоится и они поженятся. Потому что до конца сентября близко. Потому что сейчас начало сентября… Последнее бабушку озадачило. Но она махнула рукой, будто кончила разговор, и повернулась ко мне. Я стоял как раз у круглого стола, на котором сейчас ничего не было — даже пустой рюмки, даже ломтика лимона. Сегодня все это перенесли в пурпуровую комнату… И тут она меня вызвала на разговор, чтобы я ей рассказал, как провел каникулы и что вообще происходит…

— Оставим это, — сказал я небрежно и быстро, потому что мне сегодня совсем не хотелось откровенничать и разговаривать, все теперь вертелось вокруг гостей. — Оставим это. Сейчас начало сентября, и в конце сентября они поженятся. — У бабушки было время лишь на то, чтобы открыть рот и забренчать цепью, я быстро убежал. Я убежал в кухню к Руженке, которая там что-то рассматривала. Она рассматривала коробку с сигарами, которую мне принес дядя.

Коробка была из полированного дерева, коричневая, как загорелое лицо дяди, и пахла табаком. Руженка долго рассматривала коробку и наконец, когда основательно ее обследовала, сказала, что здесь был не табак, а юфть высшего качества и сигары первосортные. Они и правда были очень тонкие, продолговатые, в середине было коричневое бумажное кольцо с надписью «Гавана», под этим надпись «Rüger. Dresden — Wien» и коричнево-желтый станиоль.

— Это прекрасный подарок, — сказала Руженка и положила коробку на стол.

«Звезда» принесла мне другую коробку, совсем особенную, как и она сама, — это была бонбоньерка.

В бонбоньерке были конфеты в разноцветных станиолевых бумажках — сердечки, брусочки, пирамиды, кубики, колечки, прямоугольники и шарики, всего два ряда. Сердечки были с кофейным кремом, в брусочках была черешня, в пирамидах — ананас, в кубиках — кокос и фиги, в прямоугольниках — ванильный крем, в колечках — апельсиновые корочки, а в шариках — ром. Я этого не знал и раскусил шарик, чтобы посмотреть, что внутри, — ром тут же вытек и облил мне рубашку.

Бонбоньерку Руженка тоже долго рассматривала, так что, хотел я или нет, пришлось мне ее угостить. Она взяла себе шарик, но не облилась. Потому что проглотила его сразу, целиком… Но сказала, что лучше бы она совсем не брала конфет. Что это странная бонбоньерка. Плохого качества… И хотела даже вынуть из коробки конфеты и взвесить, сколько их там есть.

— Самое большое, — сказала она, — там будет кило, не больше. Сама коробка слишком тяжелая. Это только кажется, что она хорошая. — В конце концов она сказала, что для меня бонбоньерка вообще плохой подарок. — Дядины сигары, — она показала на стол, — гораздо лучше…— Но я тут же догадался, почему она так говорит о бонбоньерке. Из-за картинки на крышке.

На картинке был изображен загорелый мужчина и барышня в желтом платье с фиолетовым поясом, с красными бусами, с браслетами, перстнями и черными вьющимися волосами. Оба сидели на скамейке из розового мрамора, сзади них росли лавры и розы, а, так как никто на них не смотрел, они целовались. Поэтому лица барышни не было видно, и поэтому я совсем не знал, какие у нее ресницы. Но Руженка, вырвав коробку у меня из рук, сказал, что ресницы у нее длинные, как паучьи ноги… Но гораздо удивительнее было другое — у ног этой пары, на земле, посыпанной желтым песком, лежала огромная бонбоньерка. Точно такая же, как моя. С той же самой картинкой — загорелый мужчина и барышня в желтом платье с фиолетовым поясом, с красными бусами, с браслетами, перстнями и черными вьющимися волосами. И оба сидели на скамейке из розового мрамора, сзади них росли