Трон и плаха леди Джейн - Элисон Уэйр

— Сегодня я послал во Францию за портретом принцессы Елизаветы. — На самом деле я пока этого не сделал, но скоро исправлюсь. — Я слышал, будто с каждым днем она становится все краше. Вот мы и проверим, ваше величество, правду ли говорят люди.

— Мне не терпится увидеть ее портрет, — признается король. И затем, понижая голос: — Скажите, а она… а у нее красивая грудь?

Он краснеет. Я едва удерживаюсь, чтобы не хлопнуть моего повелителя по спине.

— Вот это да! — хохочу я. — Вижу, что ваше величество более чем готовы к брачной постели. Придется поторопить эти переговоры!

— Нет, милорд, не так скоро, — возражает Эдуард. — Прежде нужно разрешить вопрос с ее религией.

— Все в наших руках, сир, — уверяю я. — Я думаю, она охотно перейдет в нашу веру.

— Я хочу, чтобы это было подтверждено письменно, — заявляет мой юный господин. — А потом мы подумаем о плотских делах.

Хадсон-хаус, Хартфордшир, октябрь-ноябрь 1551 года.

Я в смятении смотрю на приглашение короля.

— Догадываюсь, что стоит за этим. — Мой голос звучит хрипло, как всегда, когда я взволнована. — Это западня, куда меня хотят заманить. Они снова устроят мне допрос. Что ж, я не поеду, как бы мне ни хотелось повидать шотландскую королеву.

Сюзанна Кларенсью, ближайшая из моих фрейлин, хмурится:

— Но, сударыня, это от самого короля, это приказ.

— Король — дитя, игрушка в руках герцога Нортумберленда.

Я сажусь за стол и пишу записку, сообщая, что не могу приехать по причине расстройства здоровья, которое я нарочно преувеличиваю. Все знают, что я больная женщина. Далее я пишу другое письмо, более личного характера, адресованное императорскому посланнику, одному из моих верных друзей. В нем я объясняю настоящую причину своего отказа приехать ко двору.

— Вот еще одно письмо, сударыня, — говорит Кларенсью, передавая мне свиток с печатью. Развернув, я близко подношу его к глазам. У меня всегда было плохое зрение.

— Это от моей кузины, Фрэнсис Суффолк. Она сообщает, что с семьей приглашена на прием в честь шотландской королевы, и выражает надежду, что я тоже буду там. — Я вздыхаю. — Вы знаете, Сюзанна, несмотря на наши религиозные расхождения, я люблю Фрэнсис и думаю, не поторопилась ли я осудить ее старшую дочь, Джейн, которой, в конце концов, всего четырнадцать лет, а это возраст крайностей.

— Она нагрубила вашему высочеству, — замечает Кларенсью.

— Да, но, как я часто говорила моему брату-королю, чем немало его раздражала, молодым людям ее возраста недостает мудрости в решении важных вопросов, например, касающихся веры, и их легко ввести в заблуждение тем, кто ставит себе такую цель. Джейн, без сомнения, подпала под влияние своих еретиков-наставников и пагубных придворных настроений. И все же я верю, что при возможности и добром наставлении католичка из нее получилась бы не менее убежденная, чем протестантка.

— А я сомневаюсь, — фыркает моя собеседница.

— Доброта, вот что ей нужно. Бог свидетель, как мне не хватало этого в жизни. Вы лучше всех знаете, как я жажду доброты и — да-да! — любви, которая есть у многих в кругу счастливой семьи, так что я понимаю, что чувствует Джейн. В семье она несчастна. Если бы мне только представилась возможность выйти замуж и родить детей — Бог свидетель, мне этого всегда хотелось, — я была бы куда лучшей матерью, чем кузина Фрэнсис. Она не любит Джейн.

— Сударыня, я знаю об этом. Об этом говорят. Удивительно, что такого мог натворить ребенок, чтобы заслужить подобное обращение.

— Может быть, я наивна, Сюзанна, я ведь старая дева…

— Ах, сударыня!

— Да, Сюзанна, я себя не обманываю. Я знаю, что я собой представляю. Но я твердо верю, что если именно жестокость родителей обратила Джейн в протестантство, то доброта могла бы вернуть ее к истинной вере. Так что я решила неизменно проявлять к ней доброту.

— У вас благородные намерения, сударыня, — Кларенсью поджимает губы, — но вряд ли они принесут вам успех.

— Посмотрим, — говорю я, поднимаясь.

Помня о возрасте Джейн, я решаю, что такие юные барышни обожают наряды. Возмутительно, что Фрэнсис, сама наряжаясь как павлин, одевает бедного ребенка в черное и белое. Сев за стол, я пишу приказ моему портному сшить красивое — и дорогое — выходное платье блестящего золотого и алого бархата, с золотой и жемчужной вышивкой. Я велю отослать его Джейн. Как раз такое платье мне хотелось носить в четырнадцать лет. Как жаль, что я не увижу восторгов и удивления девочки, когда та откроет посылку.

Когда платье готово и сложено для отправки, я вкладываю в посылку записку, прося вспоминать меня в ее молитвах.

Дорсет-хаус и Вестминстерский дворец, ноябрь 1551 года.

Я в ужасе таращусь на ворох богатой ткани, лежащей у меня на кровати.

— И что мне с этим делать? — спрашиваю я миссис Эллен.

— Надевать и носить, что же еще, — отвечает она. — Это модно и весьма подходит для придворных приемов.

— Нет… нет… я не могу! — Я закрываю лицо руками. — Стыдно идти против слова Божьего и подражать леди Марии, которая носит такую одежду! Я знаю, что она красивая, но я обязана следовать примеру леди Елизаветы и одеваться, как должно скромной протестантской девушке.

Миссис Эллен глядит неодобрительно:

— Жаль, что вы отказываетесь от красивой одежды, мисс Джейн. При ваших ярко-рыжих волосах и милом личике вы могли бы быть среди первых придворных красавиц. А вместо того вы вечно ходите в этих закрытых черных платьях и простых капорах. — Видя обиженное выражение моего лица, она ненадолго замолкает. — Простите, мисс Джейн. О чем это я, когда вы так непорочны и так непохожи на некоторых малолетних придворных мартышек? И все же хотелось бы сказать, приятно при случае видеть вас в ярком наряде. Знаю, я старомодна, но ничего не могу поделать — мне жаль, что кое-какие из старых обычаев теперь не в чести. От них поистине было мало вреда.

— Но я ведь должна поступать так, как думаю? — возражаю я.

Однако это мне не помогает, ибо матушка поддерживает аргументы миссис Эллен, и гораздо более рьяно. Она в восхищении от доброты и щедрости леди Марии — особенно если вспомнить, как дерзко я себя вела у нее в гостях, — и настаивает, не слушая возражений, чтобы я надела все это на прием в честь королевы Марии де Гиз. Так что я молча страдаю, пока его на меня надевают, и думаю свои мятежные думы и в таком виде отправляюсь приветствовать королеву Шотландии, еще одну католичку.

Король послал моего батюшку и графа Хантингдона сопровождать королеву Марию в Вестминстер. Они возглавляют процессию, направляющуюся в Вестминстер-холл и состоящую из многих лордов и леди. Я иду рядом с матушкой и позади королевы.