Трон и плаха леди Джейн - Элисон Уэйр

Марии де Гиз тридцать шесть лет, но с виду она гораздо старше. На ее лице лежит печать забот и меланхолии, хотя улыбка придает ей даже некое очарование. Когда меня представили ей, прежде чем мы начали наше шествие навстречу королю, она ласково потрепала меня по щеке, после моего реверанса. Тяжело ей, наверное, было расставаться со своей совсем юной дочерью, королевой шотландцев, которую она только что навещала во Франции. Должно быть, страдала, прощаясь с ней и не зная, когда они снова увидятся и увидятся ли вообще. И вопреки моим ожиданиям узреть католическую королеву на придворном приеме в наряде кричащих расцветок, на ней платье скромного черного бархата с жемчужной оторочкой. Позже я узнаю, что она носит траур по сыну от первого брака, умершему, пока она была во Франции. Бедняжка, мне так ее жаль!

Процессия минует парадные двери дворца, и королева выступает навстречу королю Эдуарду, который, спустившись по ступеням престола, подходит к ней и целует в обе щеки. Затем он берет ее за руку и сопровождает в покои, приготовленные для нее в соседнем дворце Уайтхолл.

Вечером королева Мария сидит по правую руку короля на ужине в ее честь в Вестминстер-холле. Потом для нее играют музыканты, после чего она отправляется ко сну. Рано утром она отбывает в Шотландию, и я вряд ли увижу ее снова.

Я рада вернуться домой в Дорсет-хаус и снова очутиться у себя в комнате. Мне не терпится избавиться от этого ненавистного платья, из-за которого все на меня глазели. Когда миссис Эллен расшнуровывает его и тянет через голову, я дергаю за рукав, и он рвется по шву.

— О Боже! Я его порвала! — восклицаю я.

По взгляду миссис Эллен ясно, что она все понимает.

Тилти, Эссекс, декабрь 1551 года.

Когда в начале этого месяца герцог Сомерсет был осужден в Вестминстере и приговорен к смерти, поднялись такие мощные и страшные волнения в поддержку «доброго герцога», который якобы защищал народные права, что герцог Нортумберленд был вынужден отложить исполнение приговора. Вместо того, он отослал Сомерсета обратно в Тауэр ожидать решения его участи. Батюшка говорит, что Нортумберленд пообещал приговоренному сделать все для его спасения, но никто ему не верит.

Очередное Рождество мы с нашей сильно увеличившейся свитой проводим в доме лорда Уиллоуби, в Тилти, в Эссексе. Поскольку леди Мария приглашена в качестве почетной гостьи на эти двенадцать дней святочных торжеств и веселья, все следуют старым обычаям и традициям, а я пытаюсь оставаться в стороне, полагая, что это пристало благочестивой протестантской деве. На празднике я сижу, замкнутая и угрюмая, и только когда разгневанная матушка награждает меня болезненным тычком, начинаю шевелиться.

— Ты меня с ума сводишь своим неуважением, — шипит она.

— А как насчет неуважения к Богу, сударыня? — шепчу я в ответ. Она считает меня несносной, но я в действительности стараюсь быть послушной. Хотя и не ей, а Богу.

— Дурные манеры — это и есть неуважение к Богу, особенно в такое время, — парирует она. — Ну-ка поднимись и сделай нормальное лицо!

С другой стороны, леди Мария, похоже, вознамерилась завоевать мою дружбу своей бесконечной добротой. Но сколько бы улыбок и лестных слов она мне ни расточала, в ее обществе мне все равно не по себе; она меня только раздражает. Мне бы хотелось, чтобы все было иначе, и жаль, что ее попытки помириться вызывают у меня такое отторжение, но искренне ответить ей взаимностью я не могу. Мне очень горько, что наши религиозные воззрения встали между нами стеной.

В день Рождества я ухитряюсь исчезнуть на несколько часов, проведя время за молитвой у себя в спальне, чтобы не ходить в церковь, которая, я уверена, была осквернена замаскированной католической службой и где я не могу приобщиться Господа, как я того желала бы.

Фрейлины Марии открыто осуждают меня. Вечером, когда мне не удается уклониться от присутствия на общем сборище в большом зале, главная из них, подлинное чудовище по имени Сюзанна Кларенсью, наклоняется ко мне и бормочет в ухо:

— Никто еще не умер от пения старых рождественских гимнов, миледи Джейн. Все поют. А вам, как я заметила, нравится портить веселый праздник. Нет нужды стоять с таким постным лицом — сейчас Рождество все-таки!

— Извините, — отвечаю я, пристыженная упреком в своем невежливом поведении. — Я никого не хотела обидеть.

— Тогда улыбнитесь! Леди Мария, признаться, говорит, что ей тяжко оставаться к вам снисходительной, но она постоянно напоминает нам, что вы молоды и что вам нелегко приходится в жизни. И все же я знаю многих других детей, чьи родители не менее строги, и я не сомневаюсь, что они, по крайней мере, не забывали бы своего долга перед хозяевами.

Теперь мои щеки пылают огнем. Я просто убита. Не хочу, чтобы другие думали обо мне дурно, несмотря на мое искреннее желание угодить Богу. Я снова извиняюсь. Я напоминаю себе, что Иисус велел нам любить врагов наших, но во мне горит негодование от несправедливости всего этого.

В последний день праздников, в крещенский сочельник, устраивается театральное представление. В завершение, по старинной традиции, все обмениваются подарками. Несколько недель мы с Кэтрин и даже Мэри своими неуклюжими стежками вышивали кошельки, обложки для книг, ленты для капоров, которые мы раздаем гостям, в обмен получая разные пустяки, равно как и несколько ценных подарков. Я получила часы — подарок родителей, гранатовую брошь и три пары перчаток мягчайшей замши.

Но самый роскошный дар еще впереди.

— Ее высочество желает вас видеть, миледи, — сообщает Кларенсью, глядя на меня с опаской.

Я иду через весь зал туда, где на возвышении, рядом с нашими хозяевами, сидит леди Мария. Запакованные подарки лежат с одной стороны ее кресла, а те, что она получила и развернула, свалены в беспорядке на столе с другой стороны — ворох богатых тканей, драгоценности, серебряная и золотая посуда.

— А, Джейн, — улыбается она, когда я делаю реверанс. Затем она наклоняется и берет из кучи на полу прямоугольный предмет, обернутый в серебряную ткань. — С наилучшими пожеланиями и моим благословением, — говорит она, вручая его мне.

— Благодарю вас, сударыня. — Я снимаю обертки, под которыми оказывается серебряный футляр. Внутри лежит прекрасное ожерелье из больших рубинов с подвешенными между ними жемчужинами. От этого зрелища у меня захватывает дух — никогда в жизни у меня не было ничего столь красивого и ценного.

— Ваше высочество, я премного вас благодарю, — произношу я с теплотой. Ее щедрый дар тронул меня. — Я потрясена вашей добротой и щедростью.

— Я знала, что вам понравится, Джейн, — улыбается Мария. — Вам это пойдет.

Подходит матушка, желая увидеть, что мне подарили, и ее глаза округляются, когда она видит камни.

— Сударыня, вы слишком щедры! — восклицает она. — Джейн, надеюсь, ты понимаешь, какой ценности это подарок, и ты достаточно поблагодарила леди Марию?

— Разумеется, Фрэнсис, — говорит моя благодетельница. — И я уверена, Джейн знает, что подарок дорог не ценой, а добротой и любовью дарителя.