Великий полдень - Сергей Морозов

Сыночек Петенька поглядывал на все происходящее исподлобья, к гробу не приближался и никаких эмоций не обнаруживал. Вид у него был скорее важный, чем скорбный. Из детей на кладбище взяли лишь его. Майя и Альга, обе в черном, были неотлучно при сироте, словно две заботливые мамаши, и он этим явно гордился. Молоденькие девушки сами и нарядили его, как куклу, к этому мероприятию. Мальчик был в пальто нараспашку, под которым виднелся щегольской черный костюмчик, голубая шелковая сорочка, галстук. На ногах — лакированные ботиночки, уже изрядно замазанные грязью.

Снег вокруг лежал громадными сугробами, однако был сероват и тяжел, словно мокрая вата. Стоило наступить на него, как тут же след наполнялся мутной водой. Все мы ужасно извозили грязью обувь, пока добирались в дальний уголок кладбища, где была вырыта свежая яма. Рядом высилась гора желтоватой глины вперемешку со снегом. Гроб заколотили в часовне сразу после отпевания, и «делегаты» от Парфена, а с ними и я, потащили его до места. Медсестра, девушки с Петенькой, а также телевизионщики пробирались следом. Мы поставили гроб одним концом на железную ограду, а там уж его у нас перехвали двое плечистых могильщиков. Они без проволочки, раскорячившись над ямой, в два приема опустили гроб вниз. Дело происходило в полной тишине. Было слышно, как с веток падают капли, а потом, когда гроб тяжело лег на дно ямы в подземную хлябь, послышалось отчетливое, словно из воронки, маслянистое «чвак-чвак». Как будто в этот момент произошло мимолетное прободение воображаемой мистической оболочки, разделявшей наш мир и темную прорву преисподней.

Нет, судя по всему, там совсем было не светло и не благолепно. У меня, по крайней мере, сердце в этот момент екнуло. Поэтому мы всю жизнь и играем в прятки с мыслью о смерти, камуфлируя ее и так и сяк. И ничего тут не поделаешь. Вот вся нехитрая философия, сермяга, словом.

Обошлось без надгробных речей. Могильщики принялись забрасывать яму глиной вперемешку с мокрым снегом. Никакой специальной трубы, слава Богу, также прокладывать не стали. Я успел заметить, что могильщики действовали, повинуясь движению серьезных изумрудных глаз. Конечно, так оно и следовало, поскольку девушка Альга была здесь главной распорядительницей.

После погребения телевизионщики, делегация от Парфена, вообще все лишние как-то незаметно стушевались, исчезли, а мы отправились к микроавтобусу. Выбравшись на расчищенный асфальт, принялись обивать с подошв куски глины. «Чвак-чвак».

Все это время я намеренно сдерживал себя и даже старался не смотреть в сторону Майи. Впрочем, и она ни разу не взглянула на меня, всецело сосредоточившись на мальчике. В микроавтобусе, который повез нас в Деревню, я уселся не с ней, а рядом с молодой женщиной, заплаканной любовницей покойника. Возможно, действительно медсестрой. Бедная женщина чувствовала себя среди нас совсем чужой, ужасно стеснялась. Молчала, как воды в рот набрала, и жалась в уголок. Она заметно продрогла и никак не могла сдержать дрожь. Я кивнул официанту Вене, тот мигом откупорил громадный никелированный термос, опустил в него маленький никелированный половник и с улыбкой протянул кружечку с грогом. Я заставил женщину выпить согревающий напиток, и она благодарно наморщила покрасневший носик. Какие у нее на самом деле были отношения с нашим беднягой горбуном, Бог ведает. По крайней мере она с ним, надо думать, не скучала и ему с ней было хорошо. Особенно, мне кажется, стеснялась маленького Петеньку, который уже не смотрел исподлобья и, в отличии нас, ощущал себя вполне в своей тарелке.

Я наклонился к мальчику и поинтересовался, как он устроился в Пансионе.

— Классно, — без колебаний ответил он.

Я не выдержал и улыбнулся:

— Правда?

— А как же иначе! — воскликнула Майя, как будто ей послышалась в моем вопросе какая-то ирония. — Петенька у нас первый воспитанник! У него своя небольшая комната, чудесная, с окном в парк. В комнате столик для занятий, кроватка, книжные полки…

— Ты не скучаешь? — Я снова взглянул на мальчика.

Этот вопрос, пожалуй, был действительно не слишком уместен, но мальчик ничуть не смутился.

— Я ведь теперь не один, — сказал он. — У нас тут теперь своя компания.

— Ну конечно, — горячо подхватила Майя, укоризненно взглянув на меня: как я не понимаю таких простых вещей, — у нас теперь в Пансионе девять человек воспитанников. Петенька, Зизи, Косточка, сорванцы Гаррик и Славик, которых маршал прислал в Пансион сразу после того как Альга привезла Петеньку. И вот еще о. Алексей вчера своих четверых привез. Стало быть, всего девять.

— Ясно, — сказал я.

— Я бы и сам с радостью перебрался в Деревню, — покачал головой о. Алексей, поглядев на свою попадью, которая на этот раз прикусила язык. — Хоть бы в этой часовенке служить.

— В чем же дело? — спросил я.

— Не могу Папу одного в Москве оставить.

— Почему же одного? Да и что ему там одному сделается?

— Время смутное, — уклончиво сказал о. Алексей. — Мало ли что. Темные силы так и свищут… — Тут о. Алексей многозначительно кивнул в сторону быстро удалявшегося кладбища. — Теперь вокруг Москвы самый шабаш затевается.

— Неужели? — искренне забеспокоился я. — Может, еще как-нибудь обойдется?

— Не обойдется. По всему видно, сроки подошли, — покачал головой бывший инженер-механик и перекрестился.

Я хотел еще немного порассуждать насчет Божьей милости и попустительства, но прикусил язык, вспомнив о том, что только что наблюдал на кладбище: прорыв пресловутой оболочки в темную бездну со зловещим «чвак-чвак».

Когда наблюдаешь этот окончательный результат индивидуального человеческого бытия, любые, даже самые странные, невероятные и парадоксальные обстоятельства теряют всякий смысл. Опыт смерти есть сугубо отрицательный опыт. Вроде черной порчи. Ничего поучительного для живой души. Если кто и утверждает, что смерть и счастье уживаются рядом, не верьте, это ложь. Счастье живет далеко от смерти. Само размышление о ней злокачественно. Более того, вспомнив мельком о наших с доктором прошлых многословных разговорах на «религиозные и мистические темы», я снова подумал, что, заводя такие разговоры о жизни и смерти иногда довольно циничные, иногда весьма искренние, мы были похожи на маленьких детей, которые с замирающим сердцем разбегаются, чтобы спрятаться, пока некто ведет свой счет. Мы бежали и бежим, чтобы спрятаться от собственного страха. И совершенно по-детски все надеемся в душе, что нам-то как-нибудь удастся отсидеться в укромном месте, что изобретут же когда-нибудь что-нибудь чудодейственное, чтобы не было этого ужасного «чвак-чвак». Каждая новая встреча со смертью не воспитывает в нас привычки и стойкости. Однако в конце концов спасительно-утешительная идея почти всегда отыскивается. Если не в ортодоксально-религиозном духе, то хотя бы в виде идеи о неизбежности будущих воскрешений. Может быть, это помогает жить, но, увы, не умирать…

Затем, как полагается, состоялись поминки с блинами. Тут же, в Деревне. Блинцы были дрожжевые, прежирные и очень ароматные. И, конечно же, под водочку. А может, водочка под блинцы. Не знаю, как правильно, в смысле последовательности.