MOBY. Саундтрек моей жизни - Моби

Что я вообще делал? Я надеялся, что со временем Сара раскроется и станет говорить больше, но сейчас она говорила даже меньше. Я хотел, чтобы наши отношения работали. Я хотел быть взрослым человеком, который живет с любящей, доброй, красивой девушкой – панк-рокершей и веганкой. Я не мог признать поражения и смириться с тем, что чувствую себя ужасно, а наши отношения умирают мучительной смертью. Я подолгу засиживался в студии и делал все, чтобы прийти домой как можно позже. Чем меньше мы с Сарой говорили, тем больше мне приходилось сочинять музыку или гулять с Уолнат, собакой, которую мы все же взяли из приюта на окраине города.

Уолнат была самым милым в мире маленьким питбультерьером. Она оказалась намного меньше большинства питбулей, а ее изящные миндалевидные глазки всегда выглядели невинными и добрыми. Эта собака бело-коричневого окраса всегда была очень веселой. Десятая улица между Первой и Второй авеню, где мы жили, была печально известным наркоманским районом, на тротуарах которого толпились торговцы крэком и героином в огромных черных пальто. Каждый день, когда я водил Уолнат на собачью площадку на Томпкинс-сквер, мы проходили мимо наркодилеров. Они весь день строили из себя суровых парней, запугивая всех, кто проходит мимо. Когда я шел мимо них один, они лишь едва заметно мне кивали – но если я шел гулять с Уолнат, они превращались в веселых детишек.

– Эй, это Уолнат! Привет, Уолнат!

Она радовалась, бежала к ним и дарила им маленькие собачьи поцелуи. Суровые, жестокие наркодилеры смеялись, гладили ее и каждый раз задавали одни и те же вопросы:

– Она питбуль?

– Какая-то она мелкая для питбуля, а?

– Может, это щенок питбуля?

– У нее что, папа бигль или кто-нибудь такой?

А потом мы уходили, и наркодилеры кричали нам вслед:

– Пока, Уолнат!

Собачья площадка на Томпкинс-сквер представляла собой земляное поле посреди парка, где все были равны. Туда водили собак наркоманы, местные геи, биржевые брокеры, старушки, бездомные панки. Собаки носились по полю, как резиновые мячики, нюхая друг дружке задницы, копая ямы и гоняясь друг за другом кругами. Хозяева обычно не разговаривали между собой, пряча лица за газетами, хотя иногда, словно стесняясь, обсуждали собаководческие темы.

Дождливым мартовским утром собачья площадка была практически пуста: мы с Уолнат и гангстер-латинос со своим мокрым питбулем. Я сел на холодную скамейку, Уолнат села рядом.

– Давай, Уолнат, – сказал я. – Побегай, облегчись.

Но она оставалась рядом со мной и смотрела на пустую, грязную собачью площадку.

– Не хочешь поиграть с питбулем? – спросил я.

Уолнат посмотрела на меня, словно отвечая: «Ты серьезно? Хочу ли я поиграть с гигантским питбулем-психопатом, который жрет стекло на завтрак? В лучшем случае я замерзну и перепачкаюсь, а этот питбуль на меня и внимания не обратит. В худшем – этот монстр меня просто съест. Так что… нет, Моби, я не хочу играть в холодной грязи с питбулем».

Я сдался и снова надел на Уолнат поводок. Мы вернулись обратно по Восточной Девятой улице. Когда мы добрались до Первой авеню, моя собака наконец-то решила покакать. В семидесятых в Нью-Йорке приняли законы, которые обязывали хозяев убирать какашки за своими питомцами. И, как ни удивительно, эти законы сработали. Большинство владельцев собак были ответственными и готовились к прогулкам, нося с собой пластиковые пакетики для какашек. Я же предпочитал доверяться судьбе, надеясь, что вселенная подарит мне какой-нибудь старый целлофановый пакет или салфетки из ближайшего мусорного бака, которыми я соберу какашки Уолнат.

Она исполнила свой танец «побегать кругами, чтобы найти идеальное место на тротуаре и облегчиться там». Я смотрел на нее слегка раздраженно: в начале марта было холодно и дождливо, к тому же я медленно умирал в отношениях, разрушавших душу.

– Ну давай уже, Уолнат, – сказал я, – делай свои дела.

Собака покакала. Потом остановилась с озадаченным видом. А потом начала испуганно бегать кругами. Я посмотрел на нее и понял, в чем проблема: она умудрилась съесть зубную нить, и теперь ее какашка свисала из задницы, прочно удерживаемая куском нити. Она пыталась убежать от какашки, но зубная нить держалась крепко.

Я засмеялся, подумав, что какашка вскоре все-таки выпадет и мы пойдем домой, обратно к моим безрадостным отношениям. А потом я понял, что какашка никуда выпадать не собиралась – она застряла. Бедняжка Уолнат была в ужасе и не понимала, с чего это ее собственная какашка на нее нападает.

«Вот дерьмо», – подумал я, даже не пытаясь скаламбурить. Нужно было прийти Уолнат на помощь, но я очень не хотел вытаскивать какашку и зубную нить у нее из задницы голыми руками. Мне нужен был какой-нибудь инструмент. В ближайшей урне я нашел покрытую жиром пластиковую вилку в пенопластовой коробке из местного ресторана, специализировавшегося на жареной курице.

– Подожди, – сказал я Уолнат и с помощью вилки попытался извлечь какашку из ее задницы. И она меня укусила.

– Что? – воскликнул я скорее от обиды, чем от боли. Уолнат и сама испугалась содеянного, я успокоил ее, продолжил работать вилкой и в конце концов сумел вытащить и какашку, и нить. Закончив работу, я сел рядом с Уолнат на тротуар и попытался оценить ситуацию. Мои руки перепачканы куриным жиром и собачьим дерьмом. Я замерз и промок. В моих отношениях нет любви. А моя милая, прекрасная собака меня только что укусила.

– И вот это моя жизнь? – спросил я Уолнат. Она посмотрела на меня, озадаченная, но благодарная за то, что какашка больше не атакует ее задницу. Я нашел грязную салфетку, выкинул какашку, зубную нить и вилку и пошел домой под дождем в сопровождении малышки Уолнат.

– Но это же всего лишь трехсекундный сэмпл, – сказал я.

– Знаю, – ответил Барри, – но вот что они за него хотят.

Я сочинил рейвовый гимн, который звучал так, словно сто зданий одновременно рушатся, а еще сто – строятся. Или так, словно где-то рядом проходит стадо слонов, охваченных экстазом. Мощный, радостный, полный тоски. Я представлял, как эта песня выведет рейверов из вызванного кетамином ступора и напомнит о том, что техно бывает веселым. Что танцевальная музыка может быть взрывной и красивой, что это не только фоновые звуки для тинейджеров в гигантских штанах, которые вырубаются на танцполах.

Новая песня, которую я написал, была основана на идеальном вокальном сэмпле из малоизвестной диско-песни конца семидесятых. Мне понравилось, как звучал этот сэмпл, и я решил поступить правильно и обратиться за разрешением на использование.

После многих месяцев юридических перебранок я наконец-то покинул Instinct и подписал контракты с Mute и Elektra, и теперь я записывал свой первый настоящий альбом. Музыканты с настоящими контрактами на запись обязаны поступать правильно и обращаться за разрешениями на использование сэмплов. В теории я был с этим согласен, но в данном случае владельцы прав на песню, из которой я позаимствовал сэмпл, выдвинули совершенно абсурдные требования.