Жестокие игры - Мэгги Стивотер

— Я тебе ее потом принесу, — говорю я Кендрику. — Я ее постираю дома вместе с конскими попонами. Куда принести?

— В конюшню Малверна, — отвечает он. — Пока — туда.

Я оглядываюсь на Принса. Он лежит на песке, неподвижно вытянувшись, и кто-то уже отправился за доктором Халзалом, чтобы тот удостоверил факт смерти. Мужчины тихо переговариваются, стоя рядом с телом, как будто пониженные голоса каким-то образом выражают уважение к смерти. Но я слышу обрывки их разговора — они обсуждают шансы наездников и ставки.

— Спасибо, — говорит Шон.

— Что?!

Но я уже поняла, что именно он сказал, мой мозг сразу зафиксировал произнесенное слово. Шон видит, как все это отражается на моем лице, и коротко кивает. Притянув к себе голову Корра, Шон что-то шепчет ему на ухо, а потом кладет руку на бок красного жеребца. Водяной конь вздрагивает, как будто ладонь Шона раскалена. Но он не взбрыкивает, и Шон ведет его с песчаного берега к утесам. Он останавливается только один раз, на расстоянии вытянутой руки от Мэтта. Отсюда, где я стою, Шон без рубашки выглядит тонким и бледным, просто какой-то мальчишка рядом с кроваво-красной водяной лошадью.

Мистер Малверн, — говорит Шон, — не хотите ли отвести вашу лошадь обратно в конюшню?

Мэтт лишь молча таращится на него.

Пока Шон уводит Корра с пляжа, я так и эдак тискаю в руках его куртку. Я все еще не могу до конца поверить в реальность случившегося. В то, что каких-нибудь десять минут назад я держала руку мертвого человека. Что через несколько дней приду вот на этот пляж вместе с несколькими десятками кабилл-ушти. Что я обещала Шону Кендрику постирать его куртку.

— Кусок дерьма.

Я оборачиваюсь. Это Дэйли.

— Что?..

— Кусок дерьма, — повторяет Дэйли, и это беспомощное ругательство вырывается у него потому, что он чувствует потребность что-то сказать, но не находит слов. — Весь этот остров — кусок дерьма.

Я ничего не отвечаю. Мне просто нечего ответить. Я крепко сжимаю куртку Шона во все еще дрожащих руках.

— Домой хочу, — сообщает мне Дэйли несчастным голосом. — Никакие игры этого не стоят.

Шон

Бенджамин Малверн желает встретиться со мной в гостинице в Скармауте. Это тоже своего рода игра, потому что в эти дни скармаутская гостиница битком набита, все номера заняты туристами, приехавшими на бега. И если лавка мясника — это нечто вроде местного клуба, где заключают пари и узнают новости, куда могут прийти наездники, чтобы обсудить разные вопросы, то вестибюль гостиницы — место сбора приехавших с материка. Здесь они сравнивают свои заметки, рассуждают о том, как прошла дневная тренировка, и обмениваются мнениями по поводу шансов той или иной лошади на победу. И для меня стоять здесь — все равно что отдать себя на растерзание азартным материковым игрокам.

Поэтому в гостиницу я, конечно, вхожу, скрываясь от холода, но через вестибюль проскальзываю как можно быстрее и нахожу ту лестницу, под которой можно спрятаться и подождать. Она расположена в сторонке и, похоже, ведет всего к нескольким номерам, так что здесь народ не толпится. Я растираю руки — они ужасно замерзли — и смотрю наверх сквозь ступени лестницы. Эта гостиница — самое грандиозное строение на острове, и все в ней устроено так, чтобы материковые жители чувствовали себя как дома. Поэтому внутри — сплошные расписные колонны и цивилизованные деревянные арки, декоративные карнизы и полированное дерево. Мои ноги ласкает персидский ковер. На стене рядом со мной висит картина, изображающая чистокровную лошадку в нарядной уздечке на фоне безмятежного пейзажа. Все в этой гостинице говорит о том, что проживающие здесь — настоящие джентльмены и знатоки, хорошо воспитанные и защищенные от всех невзгод жизни.

Я поглядываю в вестибюль, выискивая Малверна. Туристы, приехавшие на бега, стоят маленькими группами, по два-три человека, они курят и обсуждают тренировку.

Огромная комната наполнена их чужим, резким говором. Откуда-то доносятся звуки пианино. Минуты ползут лениво, вяло. Это какое-то странное междуцарствие, непонятный промежуток между фестивалем и бегами. Большинство этих твердолобых любителей бегов приехали заранее, чтобы увидеть Скорпионий фестиваль, но Скармауту нечем занять их на долгое время, этот город недостаточно велик и богат. И им ничего больше не остается, кроме как ждать начала бегов и наблюдать за тем, как мы живем и умираем на песчаном берегу.

Я забираюсь поглубже под лестницу и обхватываю себя руками, защищаясь от сквозняка. Мои мысли бесцельно блуждают, то и дело возвращаясь к отвратительной картине: Мэтт Малверн верхом на Корре. У меня в голове звучит крик Корра. А перед глазами мелькает рыжий локон, упавший на щеку Пак Конноли.

Я стараюсь отогнать от себя опасные мысли.

Надо мной скрипят ступеньки — кто-то спускается по лестнице. Я поворачиваю голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как вниз бодро, словно мальчишка, бежит Джордж Холли. Заметив меня, он тут же сбавляет ход и поворачивает ко мне, как будто я и был его целью.

— Привет-привет! — восклицает Холли.

Выглядит он так, будто совсем не спал, будто шторм застал его на берегу и предоставил выбирать между сушей и морем. Мысль, конечно, странная, словно я просто не в силах представить, чем может заниматься Джордж Холли, когда не наблюдает за лошадьми. Но он, конечно, занят чем-нибудь шумным и энергичным — и таким, что вполне сочетается с белым джемпером. И я сам удивляюсь тому, что испытываю дружеские чувства к человеку, так не похожему на меня самого.

Я киваю в знак приветствия.

Холли говорит:

— Отлично, всегда только кивок. Так значит, ты здесь ждешь Малверна.

Я ничуть не удивлен его осведомленностью. Новость о моем увольнении мгновенно разлетелась по всему острову, и я уверен, что шепотку о жестокой выходке Корра этим утром тоже не понадобилось много времени. Я снова киваю.

— И конечно же, он решил встретиться с тобой именно под лестницей.

Я в очередной раз окидываю взглядом вестибюль. И осознаю, что мне одновременно хочется и того, чтобы Малверн поскорее явился и выложил свое предложение, и того, чтобы он опоздал и я еще не скоро узнал, что именно он собрался мне сказать. Я засовываю кулаки под мышки, но меня все равно пробирает изнутри холодом, и это от нервов, а не от температуры воздуха в гостинице.

— Что тебе нужно, так это куртка, — замечает Холли, видя мою позу.

— Она есть. Синяя.

Холли мгновение-другое роется в памяти.

— Ну да, помню. Синяя и тонкая, как покойное дитя?

— Она самая.

Только теперь ею завладела Пак Конноли. Возможно, я видел свою куртку в последний раз.

— А ты когда-нибудь задумывался… — начинает Холли после паузы. — Нет, наверное, нет. Наверное, ты просто знаешь. Если кто-то и знает, так это ты. Я постоянно об этом думаю, когда сюда приезжаю. Почему на Тисби есть кабилл-ушти, а в других местах их нет?