Верховный Издеватель - Андрей Владимирович Рощектаев

перепутав верх и низ.

– Давай его сдуем! – начал дурачиться Санька, шлёпнувшись рядом и изо всех сил надувая щёки.

А вокруг них, казалось, медленно-медленно вращался оставленный ими в ходе битвы зелёно-белый водоворот. Опустошение, которое послужит размножению: чем больше одуванчиков сорвано и сдуто, тем больше их появится.

– Сегодня прямо какой-то одуванчиковый день, – выдохнул Ромка, ложась в постель. – Столько одуванчиков было, что даже думать щекотно. Этой ночью от снов, наверное, чихать буду…

– Да, по-моему, новый друг прибавил ритма в твою жизнь, – сказала мама.

– А почему это ты думаешь, что Саша мне друг? – сощурился Ромка.

– А разве нет? – удивилась Марина.

– Нет, мам! Он мне не друг… Он – самый большой друг!

А время слушает нас, смотрит и усмехается. Играет с нами, как умеет играть только Змей. Есть лишь один Спаситель. Без Него оно нас всех сдует.

6. Древо

Для любого агностика или атеиста, знавшего

в детстве Рождество, хочет он того или нет, связаны на всю жизнь два понятия, которые

для большей части человечества весьма

далеки друг от друга: ребёнок и неведомая

сила, которая поддерживает звёзды.

Инстинктом он соединит их даже тогда,

когда разум его не увидит в этом смысла.

Для него всегда будет привкус Веры в

изображении матери с ребёнком.

Г.К. Честертон

Надо на человека смотреть

как сквозь Господа.

о. Иоанн Крестьянкин

А через пару дней приехал Кирилл.

Ещё ничего не зная, но насмотревшись за день на санькины манеры, он вечером иронично высказал Ромке:

– Это когда эт` ты успел с местным юным гопником познакомиться! Деградируешь, Ром, дегради-ируешь! Получше уж друга не мог себе найти?

(Пожалуй, была тут даже какая-то доля неуловимой ревности… в которой он сам себе, конечно, не признавался).

– Не-не! он не такой… ты его просто ещё как-то не раскусил! он классный.

– Да я его кусать и не собирался – не думаю, что он вкусный.

– Зря ты хохмишь! У него мама погибла.

Кирилл осёкся, и с этой секунды во веки веков Саша оказался для него вне всякой критики.

В одном словосочетании он узнал о нём ВСЁ. Своё отражение в зеркале не критикуют.

– Такая жара! Я чё-то уже по дождю соскучился, – сказал однажды Ромка.

– А я знаю место, где дождь, – тут же отозвался Санька.

– Место, где дождь? Он что, прямо щас там идёт?

– Он прям всегда там идёт!

– Прям всегда-всегда!?

– Прям всегда-всегда!

– Покажешь!?

– Тебе-то, конечно, покажу. И тебе тоже! – кивнул Кириллу Санька. – Для остальных пока секрет. Пошли прямо щас!

Тюк, тюк, теньк… Капли падали крупные, как в самом начале сильного ливня, когда он только ещё проводит разведку. Ребята стояли под ивовым дождём, хотя вокруг сияло солнце, а в небе пока не было ни облачка. В сущности, над ними нависла эксклюзивная маленькая тучка – зелёная и "бородатая". "Я тучка, тучка, тучка – я вовсе не медведь!" – почему-то вспомнилось из "Винни-пуха".

– Вот, я вас привёл. Такой… заповедник дождя! – объявил Санька. – Считайте, я его создал. Я волшебник!

– Да, ты – хороший человек, – сказал Кирилл.

– Я знаю! – скромно ответил Саша.

Плакучая ива раскинулась, как зелёный фонтан – широкий, струистый, тенькающий. Ивы любят воду и даже очертаниями невольно изображают движение воды. Зелёный водопад ивовых ветвей бесшумно струился до земли и впадал в чуть более светлое травяное море. И хотелось поскорее нырнуть в эту "неводяную воду", укрыться там от жары. Все трое буквально забежали под полог ветвей, весело спрятались за ними, как за висячей циновкой.

Ивовые плети колыхались, как зелёная летняя мишура. Будто из неба отвесно выпадали ивовые ручьи – зелень из синевы рождалась. Верхушки бурных "потоков" обозначились как прорыв из другого измерения. Как близок мир, из которого вытекает Красота!

И всё такое рассыпчатое, лучистое, почти как листья финиковой пальмы. Само слово "паломники" произошло от "пальмы". Мы паломники… когда лезем на дерево.

Космы легонько шевелились от ветерка, как ил в быстром ручье. "Ил" и "ивы" – даже созвучно. Почти как имена брата и сестры… или влюблённых – Ил и Ива. А может это фраза: "Или ива"?.. или "слива"?.. Нет, это я кажется, загоняюсь! – подумал Кирилл. – Просто плавное шевеление тихой, полусквозной зелени в полуденную жару навевает полудрёму. Как будто спишь наяву и видишь странный, счастливый мир, где рядом с тобой в совсем другом, несопоставимом ритме живут и возятся шустрые мальчишки. Один из которых – твой брат, а другой?.. Я "в доме" у мальчишек. Или наоборот, они – в моём!?"

– Ива здоровается! Привет! – Саша вдохновенно раскачивал ивовую плеть. – Это я в колокол звоню. Я это, как его… звонарь!

Всем понравилось общение с деревом: легонько держишься за плети, а они колышутся от ветра уверенно, мощно, как живые, и словно водят тебя за руку – туда, сюда.

– Колокол классный! жаль только, его не слышно. И не видно, – сказал Рома.

– Зато меня хорошо слышно и видно. Меня всегда слышно и видно – вы это заметили? Знаете, сколько я языком звонить умею! – смешливо-самокритично заявил Санька. – Меня знаете, как одна воспитательница называла: ангелёнок-наглёнок. Прикиньте! Не-е, я конечно, не ангелёнок, фу!.. но наглёнок – это точно! Тут она в самую точку попала.

– Слуш`те, это надо маме показать! – сказал Ромка.

– Конечно, покажем! – подхватил Санька. – Только я хотел… чтоб сюрприз был. Чтоб мы её напугали. Вот что. Кирилл! – по-хозяйски обратился он. – Ты щас сбегай за Мариной, позови её типа как бы вообще в другое место – но чтоб она здесь мимо прошла… а мы выскочим из-под веток и её напугаем!

– Кто это там хочет меня напугать? – раздался сверху знакомый насмешливый голос.

– Ма-ам?.. ты-то как здесь!? – ошарашенно спросил Ромка, задирая голову.

– А я здесь на пленере… просто рисую! Точнее, рисовала – пока вы не решили теракт устроить. Напугать меня до смерти.

– Выходит, ты раньше нас открыла это место?.. и ни-ичего нам не сказала!

– А у меня вот, как и у вас, свои "сюрпризы".

– Ну вы и хулиганка, тётя Марина! – восхитился Санька.

Марина, как-то взобравшись, делала зарисовки прямо в развилке, заворожённая узором ветвей, всего этого лабиринта, распадающегося на сотни узеньких дорожек. Здесь всё было волшебное. Облака повисли на длинных листьях, как пух, пытаясь свить мохнатое гнездо, солнце прилепилось пушистым плодом, и казалось, ива – ось всего, что живёт, вращается, движется. Красота Божьего мира – в красоте одного дерева. И полёт к небу, и ниспадение всех траекторий к земле. И дождь, и слёзы…

Вдобавок, дерево стояло