Чёрный фимиам - Алена Харитонова

Эша внимательно смотрела на собеседника, а когда он замолчал, слегка развела руки в стороны и склонила голову, как бы давая понять, что рада была помочь.

— Я не знаю, как тебя отблагодарить, и не очень-то умею разговаривать с немыми, — признался мечник, — но, если тебе что-то понадобится, я сделаю всё, что смогу. Меня зовут Карай. Просто отыщи меня, и я помогу во всём, что не будет противоречить закону Храма и не пойдет против совести.

Судя по всему, Эша выглядела очень удивленной, потому что Карай пояснил:

— Аурика — очень юная. Не нужно ей познавать горечь утраты так рано.

Да, определенно, он бы очень подошел Аурике.

* * *

Сингур лежал в траве недалеко от лаза, ведущего в убежище, и смотрел в небо. Утром, когда Нелани ушла за едой, ему примерещилось, будто своды пещеры пришли в движение, начали сближаться. Казалось, еще немного — и подземелье оживёт. Сердце встрепенулось, забилось чаще, ток крови стал быстрее…

Но теперь у Сингура хватило сил выбраться. Его уже не бросало то в жар, то в холод, дрожь в теле прекратилась, зрение снова стало острым, муть перед глазами исчезла. Странно: после ночи с Нелани он чувствовал себя исцелившимся. Будто не было мучительных изнуряющих волн боли и слабости.

Похоже, не зря в Шиане говорили, что любовь прекрасной женщины лечит любые хвори. Если бы после стольких стран и арен, после Миаджана Сингур продолжал думать, будто богам есть до него хоть какое-то дело, он бы решил, что именно боги привели его к Нелани. Вот только богов Дальянии он не знал, никогда им не молился и не приносил жертв, поэтому они точно не стали бы ему помогать. Боги Шиана, даже если помнили его, не имели здесь силы. А богов Вальтара — своей родины — Сингур давно забыл. Да и нужен ли он им, оставшимся в далёкой-далёкой стране?

Тёплый ветер пронёсся над травой, лица будто коснулась мягкая ладонь. От уродливого идола на траву падала широкая тень, защищая от жаркого солнца. Как же хорошо… Старший брат воров устроил себе убежище в неплохом месте. В этот закоулок никто не заглядывал, тут было тихо. Очень спокойно. При желании Сингур мог бы без труда услышать людей неподалеку. Вот только у него такого желания не было.

Он смотрел в яркое синее небо. Не в подернутый влажным маревом мутный небосвод Миаджана. Не в тусклую голубизну Килха. Не в выцветший от жары купол Шиана. А в ослепительную бездонную высь. И ждал звука лёгких знакомых шагов.

Нелани была ещё далеко. Она торопилась, он чувствовал её волнение и спешку, но откуда-то знал, что ей ничего не угрожает.

В синем небе парила птица, летала широкими кругами, распластав по ветру крылья. Ветер ласкал лицо, глаза начали слипаться…

Проснулся Сингур оттого, что услышал шаги, которых так ждал. Пока ещё далеко, в нескольких улицах. И звучали они тяжелее, чем прежде. Она что-то несла.

— Ты мочь мне объяснять, ленивый ты кот, почему я то и дело куда-то ходить, что-то носить и умирать от тяжесть, а ты лежать и быть бездельник? — сердитая Нелани наконец вышла к убежищу и остановилась, бросив свою ношу к ногам.

Сингур легко поднялся.

— Так уж вышло, — сказал он, поднимая с земли кожаный мех. — Зачем столько вина?

— Какой еще вино?! — возмутилась женщина. — Чтобы ты есть, пить и дальше бездельничать? Это вода. Во-да. Мыть грязный ленивый кот. И одежда — одевать его в свежее, чтобы он снова стать похож на человек.

— Вода — это хорошо, — согласился Сингур. — Спасибо.

— Вода — это тяжело! — тут же снова рассердилась шианка. — Но тебе надо мыться и выглядеть человек, а не дикий кот, который только и делать, что драть кошка.

— Это ещё зачем? — удивился собеседник. — Может, мне нравится быть котом и драть кошку?

Он притянул шианку к себе, но она строптиво упёрлась чёрными ладонями ему в грудь и отстранилась:

— Да погодить же!

— Что?

— На всех площадях глашатаи говорить, что Храм искать победитель поединок. Его хотеть видеть верный слуга, он ждать на площадь с рыба-фонтан. С полудень до темнота. Говорить, что от храм прийти человек, которого ты видеть и с которым говорить на лестница. Храм обещать, что никакой другой мечник не прийти. Только он и ты. Храм хотеть говорить с победитель поединок.

Сингур нахмурился, но женщину не выпустил. Спросил задумчиво:

— Ты давно тут живешь. Скажи, мне действительно нужно идти? — его руки на её талии потяжелели.

Нелани взяла лицо собеседника в ладони и ответила мягко:

— Храм нельзя говорить нет. Не придешь, когда зовут, все равно найдут и приведут. Храм — это… Храм!

На долю мгновения Сингур закрыл глаза.

Пепелище с уродливым идолом среди зарослей кустарника словно исчезло. Над головой по-прежнему сияло чистое небо, а ладони ощущали тепло женского тела. Может, это последние радости глупой бестолковой жизни, в которой всё, что он смог — потерять свободу и обречь на рабство сестру…

А и неважно! Сколько осталось той жизни вместе с её радостями? Месяц, два, три? Надо идти, значит, пойдёт. Как всегда шёл навстречу неизвестности — длинными коридорами на арену, тёмными путями по подземельям.

Зато теперь над головой — вот это синее яркое небо, а за спиной больше нет хозяина. Теперь Сингур всё решает сам. К тому же незавершенных дел у него не осталось. Точнее, осталось два. Но с ними разобраться несложно.

— Хорошо, я пойду, — он открыл глаза и посмотрел на Нелани. — Сколько тебе осталось накопить, чтобы выкупиться?

Шианка задумалась, производя в уме подсчеты, но собеседник её остановил:

— Неважно. Того, что я уже заработал, хватит. Должно хватить. Когда уйду, сходи за Эшей, приведи её сюда. Если не вернусь, поддержи её. Она ничего не знает о свободной жизни. Скажи ещё, что я просил помочь тебе выкупиться. Деньги у неё есть. И передай: я очень виноват перед ней и мне жаль, что там, дома, я вышел на тот круг, вместо того чтобы отвести её обратно к отцу. Глупо поступил. Очень.

Он отвел взгляд от зелёных кошачьих глаз и посмотрел в небо. Солнце почти поднялось в зенит. Сингур крепко прижал к себе шианку, уткнувшись подбородком в кудрявую макушку:

— Ты — лучшее, что было в моей жизни, Тихая Вода. Если не вернусь, выкупись и найди себе мужчину, двух… трех… сколько захочешь. Главное — будь счастлива.

* * *

Площадь трёх улиц была небольшая и