Он спас Сталина - Анатолий Терещенко

Геринг пошатнулся, как мне показалось, мгновенно побледнел, однако устоял на ногах.

Неприятно было слушать еще одного палача, верзилу со шрамами на костистом лице, с тяжелой квадратной челюстью, шефа безопасности СС Кальтенбруннера. Он занял свое место на скамье только 10 декабря, говорили, что все эти дни болел. Как только эсэсовец присел, то соседи, Кейтель справа и Розенберг слева, демонстративно повернулись к нему спинами. Как же, со смертью Гиммлера он теперь стоял на первом месте, если говорить о представительстве карательных органов рейха на нюрнбергской скамье подсудимых.

Обуреваемый страхом, он отвечал односложно: типа «не знал», «приказали», «только здесь ознакомился с ужасными фактами», «верил в фюрера», «подвели рьяные подчиненные», «я всего лишь передаточное звено» и прочее.

Он даже просил поверить ему трибунал, что как только узнал о кровавых делах гестапо, то решил покинуть свой пост, но Гитлер не удовлетворил его просьбу. Припертый свидетельскими показаниями к стенке, он то бледнел, то краснел, то покрывался испаринами предательски холодного пота…

Будучи адвокатом, он пытался разыграть карту человека, случайно оказавшегося на вершине РСХА. Создалось впечатление, что это была трусливая личность.

— А как вели себя другие военные преступники? Бытует мнение, что некоторые пытались переложить всю вину на четырех «гэ» − Гитлера, Гиммлера, Гейдриха и Гесса. Правда ли, что по-разному реагировали подсудимые на показы фильмов-доказательств?

— Да! Вели себя они неодинаково, но все гадко по-своему. Запомнился момент, когда показывали фильмы «Фабрики смерти» и «Варшавское гетто». Погас свет в зале, но над 22 бандитами он горел. Я имел возможность наблюдать за их лицами с относительно близкого расстояния.

Геринг и Гесс ни разу не взглянули на экран.

Шахт, скрестив руки на груди, демонстративно повернулся к экрану спиной, показывая тем самым, что к зверствам он отношения не имел.

Палач Польши Франк и главный рабовладелец Заукель разрыдались…

Единственный, кто смотрел на экран с удовольствием и злорадством, был Штрейхер — один из идеологов нацизма и главный редактор газеты «Дер Штюрмер» — «Штурмовик». Он первый из нацистских бонз начал публичную проповедь поголовного уничтожения евреев. Ему на процессе напомнили его газетные слова, обращенные к нации. Я их выписал из недавно прочитанной книги «Семь узников Шпандау» Фишмана, а потому и вспомнил. Вот они:

«Вы должны сознавать, что евреи хотят погубить наш народ… На протяжении тысяч лет евреи уничтожали другие народы; давайте начнем сегодня дело уничтожения евреев… Евреи всегда жили кровью других народов, им нужны были убийства и жертвы… Полная и окончательная победа будет достигнута, когда весь мир освободится от евреев».

Беспардонному Штрейхеру нечем было крыть, поэтому он стремился сделать хорошую мину при плохой игре…

Кейтель пытался позиционировать себя ярым сторонником исполнительного пруссачества. Запомнилось мне его оправдание своего «послушания» о том, что традиции и особенно склонность немцев сделали, мол, нас милитаристской нацией.

Свидетель генерал Винтер на процессе напомнил «исполнительному» Кейтелю слова о том, что если он так пекся о чести, то надо было выбрать неповиновение, коль повиновение не приносило чести. Вообще он держался по-военному. Стоял всегда прямо, словно кол проглотил. В последнем слове подсудимый высокопарно изрек, что он заблуждался и потому не был в состоянии предотвратить те глупости, какие необходимо было предотвратить.

— В этом моя вина! — вскрикнул фельдмаршал.

Так и хотелось мне тогда напомнить слова его земляка Отто фон Бисмарка, что глупость — дар Божий, но злоупотреблять им не следует.

Генерал-полковник Иодль куражился. Он, подражая Герингу, пытался вести себя в рамках «армейца, крепкого духом».

Был бы я помоложе, — заметил ветеран, — можно было написать целую книгу воспоминаний. Жаль, что не сделал этого.

— Леонтий Иванович, вам судьба подарила интересную и долгую жизнь. Через два года мы обязательно отметим вам столетний юбилей.

— Дожить бы, дорогой коллега.

— Надо дожить! Судя по тому, как мы встречались с вами несколько лет назад, время не властно над вами. Залог долголетия — не только гены, но и крепкая память. Она у вас, несмотря на преклонный возраст, светлая. Вон сколько эпизодов держите в памяти. Когда я смотрел и слушал ваше интервью сценаристу, продюсеру и режиссеру Людмиле Васильевне Цветковой, понял — с вами надо поговорить о генерале Кравченко.

— Николае Григорьевиче?

— Да! Вы с ним служили?

— А как же, он был заместителем начальника управления МГБ СССР по ГСОВГ. Я, после того как закончилась война и по указанию руководства военной контрразведки, «отработал» на Нюрнбергском суде, был оставлен в Германии на должности заместителя начальника отделения. Начальником у меня был Иванов Леонид Георгиевич.

— Мне хотелось бы узнать от вас о личности Николая Григорьевича Кравченко. Как вы можете его характеризовать?

— Помню, как сейчас, высокого, симпатичного, ладно скроенного, с копной черных, как смоль, волос. Их было так много, что даже при идеальной стрижке они пытались вылезти из-под околыша фуражки. В нем что-то было казацкое, крепкое, сильное, мужественное.

— Каков он был как профессионал?

— Генерал-майор Кравченко принимал самое активное участие в работе по делам и сигналам. Всегда мыслил реально и выверенно. Много помогал нам при составлении планов тех или иных контрразведывательных операций. Помню, мы получили сигнал, что в Восточном Берлине проживает немка, муж которой азербайджанец по фамилии Самедов, обитает в ФРГ. Проверили его по учетам. Выяснилось, что с 1941 года он числился как пропавший без вести. В конце рабочего дня все собранные материалы на проверяемую пару по сигналу взял у нас Николай Григорьевич. Утром возвратил с конкретными рекомендациями и дополнительными пунктами к плану.

Стали глубже проверять обстоятельства исчезновения его с передовой с учетом рекомендаций Кравченко. Оказался он перебежчиком — изменил Родине в бою. Кроме того, через немецкую агентуру узнали, что он периодически нелегально навещает пассию. В один из приходов к ней его задержали.

— Какой по характеру был Николай Григорьевич?

— Порядочный! Никогда не врал, обещания всегда выполнял. Он не гнушался черновой работы. Мог сидеть над документом допоздна, буквально «вылизывая» его. В общении с начальством не ломался, у него позвоночник всегда был прямой. С подчиненными был ровен, тактичен, справедлив, но требователен. От него не могла исходить подлость. Он был из той категории порядочных начальников, которые поровну делят заслугу с тем, кто сделал всю работу. А вообще я при общении с ним понял, что он имел всегда свое мнение и с достоинством отстаивал его. Входя в кабинет начальника, — часто он так нам говорил, — старайтесь не задеть носом порог.