Жар предательства - Дуглас Кеннеди

Когда я очнулась, было уже светло. Я все еще чувствовала себя невероятно слабой и беспомощной, звон в ушах не прекращался. Мне также нестерпимо хотелось в туалет. Но стоило мне попытаться сесть, я потеряла равновесие и повалилась на койку. В этот момент я увидела, что девочка, которая нашла меня, вскочила со своего матраса в углу палатки и поспешила ко мне. Полусонная, она широко улыбнулась мне. Я сумела выдавить ответную улыбку.

– Parlez-vous français? – спросила я.

Девочка покачала головой, потом подняла палец: «Подожди!» – и выбежала из палатки. Я услышала, как она что-то крикнула кому-то. Через несколько минут девочка вернулась с очень красивой молодой женщиной, которую я видела – когда? вчера? Сколько времени прошло с тех пор, как я умирала в пустыне, до того момента, когда я очнулась здесь? Одному Богу известно. Но когда женщина сняла паранджу, я сообразила, что уже видела ее.

– Salaam alaikum, – обратилась она ко мне.

Девочка стояла рядом, держась за ее джеллабу.

– Mema, – сказала она.

– Твоя мать? – уточнила я. Обе отвечали мне недоуменными взглядами. Я повторила вопрос, подобрав более похожее слово: – Мама?

Помогло. Они обе заулыбались, закивали.

Я спросила молодую женщину, говорит ли она по-французски. Смутившись, она покачала головой.

– Не беда. – Я попыталась улыбнуться, но внезапно ощутила дурноту.

Молодая женщина велела дочери выйти из палатки. Мочевой пузырь у меня уже едва не лопался. Я вспомнила, что на уроках французского Сорайя иногда вставляла в разговор арабские слова, с помощью которых мне было бы легче общаться с местным населением на улицах Эс-Сувейры.

Она научила меня нескольким фразам. Например:

– Aynal hammam?

Где туалет?

Услышав от меня арабскую речь, женщина просияла. Стала что-то быстро отвечать мне, но я не поняла ни слова. Она жестом попросила меня немного подождать, а сама кинулась в дальний конец палатки и вернулась с длинной черной джеллабой. В палатку возвратилась старуха. Увидев, что молодая женщина помогает мне надеть халат, она закричала на нее. Та объяснила, что мне нужно в туалет (во всяком случае, я услышала «al-hammam» в потоке ее слов).

Под руководством старухи мне помогли надеть джеллабу. Лежа на койке, я чувствовала слабость, но, когда я попыталась встать, силы совсем оставили меня. Однако руки у старухи были крепкие и жесткие, как клещи. Она заставила меня принять вертикальное положение. Я хотела посмотреть, в каком состоянии мои ноги и промежность, однако старуха, взяв меня за подбородок, заставила поднять взгляд вверх. Молодая женщина с дочерью тем временем убрали с меня все повязки и тряпки. Потом, все так же не позволяя мне смотреть вниз, они осторожно облачили меня в джеллабу. Старуха протянула мне паранджу и принялась объяснять, подкрепляя свои слова жестикуляцией, что мне нужно надеть и это, поскольку al-hammam – она показала на выход из палатки – находился на улице. Я согласно кивнула. С помощью молодой женщины она закрепила на моем лице платок, и я тут же почувствовала себя как лошадь в шорах. Смотрела на мир через узкую горизонтальную прорезь, начисто лишившую меня бокового зрения. Ноги жутко саднило, будто с них содрали кожу. Лицо вообще, казалось, где-то не на месте. Идти было мучительно трудно. Все три женщины поддерживали меня, когда я стала делать свои первые робкие шаги.

Выйдя из палатки, я зажмурилась от ударившего в глаза горячего воздуха и яркого света. Насколько я могла судить, меня привезли на какую-то лагерную стоянку, где под сенью немногочисленных и не очень ветвистых деревьев были разбиты несколько палаток. Может, это оазис? Платок мешал смотреть по сторонам. Я видела только то, что находилось передо мной: редкие деревья, палатки и простиравшиеся дальше пески.

Женщины подвели меня к маленькой палатке. Когда девочка откинула ее полу, старуха сказала, чтобы мы немного подождали, а сама исчезла внутри и спустя минуту вышла с зеркалом, которое она прятала в складках своей джеллабы. Это привлекло мое внимание и обострило чувство страха. Старуха не хотела, чтобы я смотрела на себя.

Когда я показала на зеркало, она по-матерински погрозила мне пальцем, словно отчитывая ребенка, который увидел то, что ему не полагалось видеть. Потом, отдавая распоряжения, она жестом велела матери с дочерью завести меня в туалет.

Отхожее место представляло собой ведро, неподалеку стояла бадья с водой. Девочка задрала на мне джеллабу. Но когда я попыталась взглянуть на свои ноги, которые, как я подозревала, были сильно обожжены солнцем, ее мать поступила так же, как некоторое время назад, в палатке, старуха. Она ладонью приподняла мой подбородок, чтобы я смотрела вверх, а не вниз.

Они усадили меня на ведро, и из меня хлынуло. Мочеиспускание сопровождалось пугающе сильным жжением. Молодая женщина вцепилась в мое плечо, помогая мне перетерпеть боль. Когда я опорожнила мочевой пузырь, девочка подошла к бадье с водой, смочила тряпку и дала ее мне. Прикоснувшись тряпкой к промежности, я едва не взвыла от боли. Молодая женщина, заметив мои страдания, снова крепко взяла меня за плечо, жестами давая понять, что я должна потерпеть и не бояться, со временем все заживет.

Меня снова привели в жилую палатку. Старуха помогла мне снять паранджу и джеллабу. Когда я была раздета догола, меня опять уложили на койку. Девочка, стоя надо мной, отвлекала мое внимание на себя и трогала меня за подбородок каждый раз, когда я пыталась отвести от нее взгляд. Я чувствовала, что мои ноги вновь смазывают маслами, потом какую-то мазь наложили мне на скулы и вокруг глаз. Я ощутила горячий аромат странного травяного зелья – того самого, что был призван погрузить меня в глубокий сон. Меня опять усыпляли. Пожилая женщина, приподняв мою голову, поднесла к моим губам дымящуюся кружку. Я в несколько глотков выпила обжигающий отвар. Спустя мгновения я уже проваливалась в обволакивающую темноту, думая: Покину ли я когда-нибудь это место? Впрочем, какая разница?

Постепенно я начинала замечать ход времени – как текут минуты, часы, дни, – когда находилась в сознании. А это бывало нечасто, поскольку процесс моего выздоровления подразумевал употребление дважды в день травяного снадобья, которое погружало меня в сон почти на девять часов.

Интересно, что этот «питательный отвар» был на редкость дурманящим, но после него, как ни странно, я просыпалась с ясным умом.

Хотя в моем случае «ясный ум» – это преувеличение. Удары, нанесенные мне по голове, вероятно, вызвали сильное сотрясение мозга и повреждение внутреннего уха. Лишь через некоторое время я поняла, почему старуха лекарша постоянно меня усыпляла. При лечении черепно-мозговой травмы больному необходимо обеспечить полный покой.

Старуху звали Майка. Ее дочь – красивую молодую женщину, что не отходила от меня, – Титрит. А девочку, которая нашла меня и спасла мне жизнь, Наимой.

Их имена я узнала в тот день, когда Майка решила, что я могу обходиться без восемнадцатичасового сна. До этого травяное снадобье затемняло сознание до такой степени, что в него просачивалась лишь самая насущная информация. Но в то утро, когда Майка не дала мне очередную дозу отвара, сразу же после полудня в голове заметно просветлело. Ткнув в себя пальцем, я объяснила, что меня зовут Робин.