Тоннель - Яна Михайловна Вагнер

скороговоркой утешает его. Еще и ребенка напугали, висело над головами. Кто-то смущенно кашлянул.

— Так вы делать собираетесь что-нибудь или нет? — спросила наконец владелица сумки Bosco Sport, но уже неуверенно, почти жалобно.

— Через пятнадцать минут, — ответила женщина-Мерседес и оглядела собрание, — мы начнем раздавать продукты. Наша самая важная сейчас задача — накормить людей. С этим, я надеюсь, никто здесь не будет спорить?

Собрание безмолвствовало. Спорить точно никто не собирался.

— А частными вопросами, — продолжала она, становясь как будто выше ростом, — мы займемся после. Когда дети перестанут плакать от голода. Вы сможете потерпеть?

На хозяйку Bosco больно было смотреть. Ее товарищи по несчастью как-то незаметно расступились, превратились в зрителей, и единственным оппонентом строгой чиновницы почему-то осталась она со своей олимпийской сумкой.

— Вот и прекрасно. Тогда давайте займемся делом. Вещи пока можете сложить здесь, — разрешила та и пошла вдоль освобожденного ряда, и тогда только все заметили, что в этот раз чиновница явилась не одна. Сразу за ней двинулся бледный мужичок в черном, со стертым казенным лицом; и хотя за все время тот не произнес ни слова, его присутствие неожиданно сообщило всему какой-то дополнительный вес. Словно бы образу женщины-Мерседес, при всей ее уверенности, без такого вот неприметного человечка в штатском все же чего-то да не хватало, а теперь картина сложилась окончательно. Странно, что она взяла его с собой только сейчас, подумал Митя. Интересно почему.

— Лёша! — раздался деловитый женский голос. — Лёша, мы тут вещи пока сложим, а вы идите! Очередь там займите!

И как всегда бывает при слове «очередь», толпа мгновенно проснулась и заторопилась. Всем одновременно вспомнилось, что до польской фуры минимум полкилометра, а людей в тоннеле много. Работая локтями и наступая друг другу на ноги, беженцы вперемешку с владельцами окрестных машин плотной вереницей потянулись к рефрижератору, и в проходах сразу стало не повернуться. Митю пихнули в плечо; он влился в поток и тоже затолкался, вытянув шею. В левом ряду он увидел Сашу и красавицу из Кайен, в правом — семейство Патриотов и наконец далеко впереди — Аськину стриженую макушку.

— Ася! — позвал он. — Подожди, Ась!

Но она не услышала и не обернулась. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 16:35

Молодой лейтенант добрался до патрульного Форда с опозданием на каких-нибудь десять минут и всеобщего исхода к польскому грузовику не застал, так что увидал те же самые пустоту, и мусор, и брошенные машины, которые так напугали их с доктором на той стороне тоннеля. Как если бы пустота следовала за ним. Или, скорее, наоборот — предшествовала ему. Однако доктора с ним теперь не было, а сам он ничему уже не удивлялся и, пожалуй, испытал даже что-то вроде облегчения. По сравнению с тем, что творилось у баррикады, пустота казалась далеко не худшим вариантом.

Початой бутыли «Черноголовки» при нем больше не было — он отдал ее почти сразу, как только баррикада скрылась из виду. А совсем если честно, и не отдал вообще-то, а просто поставил на асфальт в проходе между рядами и быстро пошел дальше. Не оглядываясь и не прислушиваясь, чтобы не знать, кому она достанется и не возникнет ли драка, какая-нибудь некрасивая дележка, потому что это было не его дело и вода была не его. В особенности — вода.

И теперь он стоял у пыльного Форда, разглядывал через окно грязноватые кресла, распахнутый бардачок, забытый на торпеде капитанский мобильник и пытался вспомнить, зачем он сюда пришел. Была же какая-то причина, наверняка. Или не было? Пить не хотелось, спать тоже. Даже ноги в тесных ботинках давно перестали болеть, а он и не заметил. Он как будто вообще ничего сейчас не чувствовал, кроме пустоты.

— Ну чё, поймал своего убийцу? — вдруг спросили сзади.

Голос был женский, чуть хрипловатый и раздался у него над самым ухом, как если бы говорившая подошла вплотную и собиралась поцеловать его в шею. Но старлей, который никакого голоса в эту минуту услышать не ожидал, вздрогнул и повернулся так резко, что едва не упал. И прямо перед собой увидел нимфу из кабриолета. Босую, растрепанную, с порванной лямкой на платье и совершенно пьяную, но все равно невозможно, непереносимо прекрасную.

— Не поймал, — ответил он легко и нетерпеливо, потому что это было неважно.

Она засмеялась и подошла еще ближе, потому что это правда было неважно, совсем. Губы у нее были измазаны шоколадом, духи почти выветрились, и слышен был запах ее тела, соленый и горячий. Без каблуков она выглядела младше и смотрела снизу вверх.

Дверца Пежо в соседнем ряду распахнулась, и наружу выбралась его круглолицая хозяйка.

— А, лейтенант, — сказала она. — Что ж вы это нас бросили. Все нас бросили. Ушли, — тут она тяжело махнула рукой куда-то в сторону хвоста колонны. — С этой вашей. Начальницей. А нас оставили.

Да она тоже пьяная, понял изумленный старлей. Елки, что у них тут творится вообще?

— И сейчас она там им еду раздает, — продолжала мама-Пежо. — Побежали за ней, как дети.

— А вы чего не пошли? — спросил старлей машинально, потому что ни про еду, ни про стерву из Майбаха думать сейчас не мог, а думал про ноги. Тонкие, загорелые, с маленькими чумазыми ступнями. И про детский шоколад на губах, и про родинку над коленкой, такую же шоколадную, как если бы капнуло с губ, господи боже.

— Ноги стерла, — ответила нимфа и посмотрела старлею прямо в глаза, словно слышала все его мысли. — Я эти туфли сраные в жизни больше не одену.

— Он устал, — сказала мама-Пежо. — Его тошнило уже. Его вообще нельзя сейчас трогать, с ним даже шуметь сейчас рядом нельзя. Но кому-нибудь разве объяснишь. Такому ребенку все труднее, гораздо. Ему нужны особенные условия. И газированную воду он не пьет.

Тут она почему-то бросила убийственный взгляд на темно-синий Лексус, и лейтенант, оглянувшись, увидел за рулем знакомого бородатого попа. Того самого, который ночью стоял на коленях в проходе, крестился и бил поклоны. Поп вроде был трезвый, но выглядел плохо, гораздо хуже, чем накануне, и видно было, что никакой поход ему сейчас не по силам.

— Не пьет он такую воду, — повторила мама-Пежо. — Выплевывает.

— Почему выплевывает? — спросил старлей и вспомнил четыре литра родниковой «Черноголовки», которые оставил примерно в километре отсюда.

— Вкус незнакомый. А другой воды нет, — ответила мама-Пежо таким тоном, словно тоже откуда-то знала про эту брошенную бутылку.

— Они там договорились вроде, — виновато сказал старлей. — Чтоб еду на воду поменять. Подождать надо просто.

— Там у них в этой фуре одни банки, между прочим, — сообщила нимфа. — Баба мне одна рассказала, у ней муж накладную видел. Типа огурцы там всякие. Помидоры.

— Какая же это еда, — фыркнула мама-Пежо. — Уксус сплошной. Консерванты.

— Или горошек. Я бы целую банку, наверно, съела, — сказала нимфа мечтательно. — Сушняк адский.

— Он не будет это есть, — сказала мама-Пежо. — Не привык, даже пробовать не станет.

— А давайте я схожу, — заторопился старлей. — Посмотрю, чего там у них. Ну мало ли, вдруг там детское. Ягоды какие-нибудь. Варенье.

И горошек, продолжил он про себя. Ящик горошка.

— А варенье — тем более, сахар