Тоннель - Яна Михайловна Вагнер

их воли. И потому лохматый прямиком бросился к холодной огуречной башне и, к Митиному ужасу, принялся терзать целлофан, выковыривая из нее банку, как кирпич из каменной кладки. А второй поступил еще более опрометчиво: выдернул из соседней палеты коробку яблочного пюре и выбежал с ней на свет, словно на сцену, а затем поднял над головой, как чемпионский пояс, и крикнул:

— Лёля! Смотри!

Радостный, гордый этот выкрик сработал как стартовый пистолет, и к распахнутому грузовику с разных сторон ринулось сразу человек пятнадцать из тех, что стояли рядом. Увидев это, дальние ряды заволновались и принялись толкаться вперед. Обладатель яблочного пюре спрыгнул на асфальт и пробирался к невидимой Лёле, по-прежнему держа коробку над головой, словно вброд переходил реку, а в кузове рефрижератора стало уже по-настоящему тесно, и теснота была опасная, сердитая, потому что было там темно и не развернуться. И когда первая десятка понесла свои трофейные компоты к выходу, ей навстречу в кузов уже забиралась следующая, и разойтись оказалось невозможно. Палеты качались и скрипели, бессильно причитал рыжий водитель, какая-то женщина кричала издалека «Несоленое! Несоленое бери, Ваня, слышишь?», а другая просто вдруг завизжала — пронзительно, длинно, на одной невыносимой ноте — бог знает почему, и после этого начался уже полный бардак. Не успев даже толком начаться, цивилизованная конфискация продуктов как-то стремительно и бесповоротно провалилась, и несчастный польский холодильник был теперь похож скорее на поезд, который грабят басмачи.

— Упадет сейчас! — крикнул Кабриолет и дернул Митю за рукав. Лицо его блестело в темноте.

По какой-то причине оба они всё еще подпирали восьмиэтажную огуречную башню, из которой частично выдрана была уже сердцевина, и даже сквозь гвалт и возню слышалось, как скрипит стекло и трещит фанера, которой были переложены ярусы. Мимо, растопырив локти, к свету пробивался Патриот, с двумя коробками компота под мышками похожий на небритую самоварную бабу, и Кабриолет бросил огурцы и рванул следом. Митя лихорадочно огляделся и схватил что-то первое попавшееся, нетяжелое — нельзя же было с пустыми руками, просто глупо было с пустыми руками после всего, — и пристроился в хвост, потому что втроем дотолкаться к выходу было легче. За спиной у него тут же загремело и рухнуло, резко запахло уксусом и укропом.

Людей внизу собралось столько, что прыгать пришлось бы прямо в толпу, как на рок-концерте, и Митя заколебался — не хватало еще кого-нибудь покалечить, — но тут совсем рядом, шагах в двадцати, увидел жену и дочь, крикнул: «Саша! Я здесь, Саша!» — и все-таки прыгнул. Хотя, скорей, все же не прыгнул, а вывалился — неловко, боком, ударил кого-то плечом и локтем и больно ушиб колено. И сам едва не упал, потому что асфальт под ногами был мокрый и красный, скользкий, и целых десять шагов еще думал, что это кровь. Уверен был, что это кровь, пока не захрустели осколки и не покатились ягоды, но даже это было сейчас неважно, он смирился бы и с кровью. Ударил же он кого-то — и ударил бы снова, лишь бы добраться.

И вот тогда грохнул выстрел. Близкий, реальный, вовсе не похожий на слабое эхо, которое донеслось утром от решетки, и сразу стало тихо. Стрелявший не прятался; напротив, он забрался на капот пыльной легковушки и задрал к потолку руку с пистолетом — маленький, бледный, в черном костюме. Рядом стояла высокая чиновница из Майбаха, лицо у нее было грозовое.

— Посмотрите! — закричала она. — Вы только посмотрите на себя! Именно так! Выглядит! Анархия! Сильным придется драться, слабым не достанется ничего! Этого вы хотите?

Голос у нее был глубокий, гневный, и сама она сделалась будто еще больше, и сильно не хватало ей сейчас в руке меча. Или хотя бы серпа, вдруг подумал Митя, потому что эти двое — чугунная баба в пиджаке и коротышка с пистолетом над головой — страшно напоминали сейчас, конечно, скульптурную пару с ВДНХ, пускай даже с размерами у них было напутано.

— Вот этого вы хотите?! — повторила женщина-Мерседес и простерла руку к разоренному грузовику. — Или все-таки попробуем вести себя как цивилизованные люди?

Сходство усилилось. Как всегда после драки, толпа виновато безмолвствовала и прятала глаза. Господи, помоги, думал Митя. Засмеяться сейчас точно было нельзя.

Саша вдруг всхлипнула и закрыла лицо ладонью.

— Че...кииист, — простонала она, и плечи у нее задрожали. — Че-кист и... и... чиновница...

Красавица-Кайен быстро склонила голову и тоже беззвучно захохотала. Аська хмурилась и непонимающе хлопала глазами, а Митя почувствовал невыносимый, острый прилив любви.

В эту самую минуту до рефрижератора добрался наконец запыхавшийся лейтенант. Выстрел он услышал шагов за триста, и в голове у него все смешалось: нимфа, ананасовый сок, плачущая хозяйка сеттера и мертвый капитан, — но кобуру он, видимо, расстегнул прямо на бегу, хотя и не помнил об этом.

— Хорошо, — сказала тем временем чиновница из Майбаха и достала блокнот. — Молодцы. А теперь всё, что вы там набрали, придется вернуть.

Ее бледный спутник, однако, пистолет убирать не спешил, как бы напоминая, что призыв сдать награбленное вообще-то не просьба и лучше бы поторопиться. А лейтенант, присмотревшись, узнал в нем рябого мужика, которого видел утром в начальственном лимузине, и застегнул кобуру обратно. Он понял, что и тут все уже решилось, как и с водой, и что у ананасов теперь тоже появились хозяева.

Повисла неприятная пауза. Баба из Мерседеса скучно тукала ручкой по блокноту, рябой мужик пучил глаза и целился в потолок. А вот если послать их, к примеру, в жопу, внезапно подумал старлей. Да что они сделают-то вдвоем. Но прежде чем эта мятежная мысль успела в нем окрепнуть, какая-то женщина с очень красным лицом вышла вперед и сказала:

— Ой, да забирайте, господи. Это, между прочим, само выпало, на полу лежало, — и поставила под ноги белобрысой суке-Терминатору две жестянки сладкой кукурузы.

А следом за ней неохотно потянулись и остальные — кто с парой банок, а кто и с целой коробкой, — и революция сорвалась.

На удивление, гора получилась изрядная. Оказалось, что за неполные десять минут общими усилиями из рефрижератора удалось натаскать почти целую палету, причем набор получился разнообразный, как если бы его составляли на заказ. Когда ручеек подношений иссяк, женщина-Мерседес оглядела добычу и черкнула в блокноте.

— Это всё? — спросила она строго.

Граждане, сдавайте валюту, подумал Митя, и в горле у него опять предательски защипало. Да что ж такое, надо взять себя в руки.

— Пап... Па-па!..— зашипела Аська и дернула его за рукав. Возбужденная, сердитая, с горящими щеками. Ах ты, Павлик Морозов. — Еще мы! — крикнула она и по-школьному подняла руку. — Еще у нас!

И тогда только он вспомнил про свой трофей, опустил глаза и все-таки наконец засмеялся. В легенькой картонке лежало двенадцать баночек томатной пасты. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 17:36

Дышать в автобусе было нечем. Окна не открывались, а пара узких форточек и распахнутые двери не спасали, и воздух внутри был горячий, как в парнике. Женщина из белого Ниссана Кашкай провела ладонью по стеклу, чтобы стереть испарину. Стекло на ощупь казалось жирным, и все здесь было такое — нагретое, нечистое. И сиденья, и пол, и поручни, и даже она сама. Платье у нее было порвано, на колене ссадина. И вот теперь она еще испачкала ладонь, а салфетки остались в Ниссане, на приборной панели.

Как он посмотрел на нее, этот маленький фанатик. Как будто она была голая, и не просто голая — грязная, и Алику