Королевская аллея - Франсуаза Шандернагор

Однако весною 1676 года ее могуществу был нанесен новый удар. Король, взволнованный подготовкою церковного юбилея[64], решил, что он и его любовница должны показать пример раскаяния и расстаться; без сомнения, он хотел этого вполне искренне. Госпожа де Монтеспан удалилась в свой дом в Вожираре, стала посещать церковь, поститься, молиться, каяться в грехах и, для полного очищения, уехала на Бурбонские воды; со своей стороны, Король также вел себя как самый добрый христианин. По окончании юбилея встал, однако, вопрос о возвращении госпожи де Монтеспан ко Двору. «Почему бы ей и не вернуться? — говорили ее родные и друзья, даже самые благочестивые. — Маркиза, по своей знатности и должности, имеет право жить при Дворе; она может вести себя по-христиански что здесь, что в любом другом месте». Господин Боссюэ после долгих колебаний осмелился заявить Королю, что «ни один монарх не может быть уверен в безопасности мятежной крепости, если подстрекатель бунта живет в означенном месте», но и он в конце концов согласился на ее возвращение. Оставалось разрешить последнюю трудность — процедуру встречи. «Как же это госпожа де Монтеспан предстанет перед Королем без предупреждения? — рассуждали люди. — Им бы следовало вначале увидеться наедине, дабы на публике избежать промахов, на какие может толкнуть их неожиданность». В результате было решено, что Король сам навестит госпожу де Монтеспан, но, чтобы не давать повода к злословию, встретится с нею в присутствии нескольких приглашенных респектабельных дам.

Итак, Король явился к госпоже де Монтеспан на этом условии, но скоро забылся и увлек ее в нишу окна, где они долго беседовали шепотом и плакали, говоря друг другу все, что говорится в подобных случаях; затем, учтиво поклонясь присутствующим, удалились в соседнюю комнату, после чего на свет появились, как я уже писала, Мадемуазель де Блуа, а через год граф Тулузский. Мне кажется, следы этого поединка страсти с богобоязнью запечатлелись и в характере, и в чертах, и во всем облике будущей герцогини Орлеанской[65].

После примирения взаимная склонность любовников выглядела весьма прочной; в течение нескольких дней они не спускали друг с друга глаз, и я уж было решила, что самое для меня разумное — готовиться к бегству в Ментенон, если я не хочу в один прекрасный день идти побежденной за колесницею Триумфаторши. Но очарование длилось недолго: с одной стороны, ему мешало утомление долгой связью, с другой — уж вовсе неприличная ревность маркизы, ее гнев и скандалы. Король делал вполне достаточно, чтобы рассердить Королеву, кюре и весь свет, но слишком мало — по мнению фаворитки, — чтобы угодить ей самой; раздраженный рассудок и множество затеянных ею интриг привели ее к тому, что она начала делать промахи, всерьез ей вредившие.

Так, например, желая насолить госпоже де Субиз, возвышения которой — кстати, совершенно напрасно, — маркиза очень боялась, она решила использовать мадемуазель де Людр, давно уж всеми позабытую, и совершила тяжкую ошибку: если два года назад Двор верил в то, что Король увлекся канониссою, тогда как она служила лишь прикрытием других связей, то на сей раз монарх, заботами госпожи де Монтеспан, влюбился на самом деле. Эта страсть владела им с осени 1676 года до конца 1677.

Фаворитка бесновалась от ярости, и вся ее родня вместе с нею: госпожа де Тианж безжалостно пинала злополучную де Людр всякий раз, как встречала ее где-нибудь в дверях. Наконец сестры составили план вернуть Короля к семейству Мортмар, отдав ему на съедение одну из племянниц-маркизы; сперва выбрали госпожу де Невер, потом ее сестру, мадемуазель де Тианж (в дальнейшем герцогиню Сфорца), двадцатилетнюю, очень красивую девушку. Ее нарядили, обучили должным образом и принялись подсовывать Королю. На всякий случай, к девице приставили меня. Госпожа де Монтеспан с подозрением относилась к моей дружбе с Королем, но мой возраст, который она считала каноническим, и происхождение, которое отнюдь не считала таковым, позволяли ей не опасаться с моей стороны никаких подвохов, кроме родства душ; в прежние времена ее и это встревожило бы, но в 1677 году она надеялась, что мы с мадемуазель де Тианж составим интересную пару, — малютка послужит Королю для любовных утех, я — для духовных. Спорить с нею было бессмысленно, — госпожа де Монтеспан считала, что я служу ее Дому и подчинена ей так же, как племянница, только рангом пониже. Заговор удался на славу: фаворитка не устранила мадемуазель де Людр, — та сама погубила себя нескромной болтовнёю, но Король стал весьма нежно поглядывать на племянницу своей возлюбленной, а заодно подтвердил свою привязанность и мне.

Маркиза пришла в ярость от мысли, что пустила волка в овчарню в тот самый миг, когда канонисса исчезла в монастыре; она не нашла ничего лучшего, как двинуть вперед запасную фигуру — Анжелику де Фонтанж, еще одну из фрейлин Мадам. Это была восемнадцатилетняя девушка, ярко-рыжая, с серыми глазами и бледным личиком, ангельски хорошенькая, но сентиментальная до глупости и глупая до ужаса, что позволяло маркизе надеяться управлять ею, как марионеткою. Этот план также увенчался триумфом: Король спешно выдал мадемуазель де Тианж замуж в Италию, даже не захотев, чтобы она сопровождала его в том году, вместе со мною, в армию, и всем сердцем предался страсти к мадемуазель де Фонтанж, которой маркиза ссужала свои румяна и украшения, не жалея ничего, лишь бы пленить ею своего любовника; он уже и не глядел в сторону официальной своей метрессы, чья талия, после девяти беременностей, расплывалась с угрожающей быстротой.

К счастью для нее, Король был, по собственной шутливой аттестации, «человеком привычек», и маркиза теряла его хотя и верно, но медленно.

Моя жизнь, в этом вихре измен и скандалов, не была ни легкой, ни спокойной. Душа более уязвимая очень скоро изнемогла бы в смятении, я же с самого детства перенесла столько бурь, закаливших мое сердце, что ничего уже не страшилась, а, впрочем, жила при Дворе, руководствуясь жестокой, но верной максимою Плутарха: с людьми нужно обращаться так, словно им предстоит однажды сделаться вашими заклятыми врагами.

Бывали дни, когда «султанша» обожала меня и во всем спрашивала совета; мы читали вместе «Принцессу Клевскую», написанную, забавы ради, госпожою де Лафайет и ее бывшим любовником[66], выбирали на должность официальных историографов Короля наших любимцев — «ее» Расина и «моего» Депрео, нежно обнимались и зло сплетничали о госпоже де Субиз или мадемуазель де Фонтанж. В другие же дни она смешивала меня с грязью, оскорбляла на каждом шагу, а однажды даже подняла на меня руку.

Это случилось опять-таки по поводу воспитания детей. Она вошла в комнату в тот момент, когда они полдничали.