Королевская аллея - Франсуаза Шандернагор

В сочинении, которое я предлагаю Вашему вниманию, вы найдете несколько прекрасных трактатов на темы из древней истории. Однако, автор боится, что среди множества замечательных событий нашего времени дела минувших времен пройдут мимо Вашего внимания. Он боится этого — и не без причины, ибо сам испытал нечто подобное, изучая книги о древних. Можно ли дивиться победам греков и римлян, когда его слух с колыбели поражали рассказы о великих деяниях нашего века?! Учителя представляют ему, как чудо, десятилетнюю осаду Трои. Он же, кому едва исполнилось семь лет, каждодневно слышал Te Deum в честь взятия французами сотен вражеских городов!

Все это слегка отвращает его от античных времен и внушает гордость за Францию. Я уверена, что Вы одобрите его чувства, а также признаете, что я не могла выбрать лучшего и более приятного Вам автора. Засим остаюсь, Мадам, вашей покорной и почтительной слугою».

Идея такого посвящения была недурна, а исполнение ловко. Оставим в стороне нечистые помыслы: ангелы редко возвышаются в светском обществе. Разумеется, я обладала твердой волей, трезвым умом и достаточно крепкими локтями, чтобы не пасть в этом бою за место под солнцем. И лишь одно не давало мне в полной мере проявлять свою злость: я знала, что, добиваясь возвышения, следует экономить силы, и потому вредила ровно столько, сколько было необходимо, и как можно незаметнее, соблюдая чувство меры даже в грехе. Меня удерживало на этой скользкой дорожке не благочестие, но идеал умеренности порядочных людей; царство Божие и царство Разума все еще имели надо мною власть.

Тем временем мадемуазель де Фонтанж дрожала от страха, что бог или люди помешают ее столь же блестящему, сколь и быстрому взлету. С той поры, как маркиза вздумала выдвинуть ее на первый план, чтобы отвлечь внимание Короля от своей племянницы и от меня, а Король обратил благосклонный взор на рыжую, умело растрепанную шевелюру Анжелики, эта семнадцатилетняя красотка преодолела расстояние от нечаянного любовного эпизода до открытого и торжествующего фавора. Казалось, что госпожа де Монтеспан и она занимают теперь равное положение: на мессе в Сен-Жермене они располагались по обе стороны Короля — госпожа де Монтеспан с детьми на левом клиросе, мадемуазель де Фонтанж на правом; в Версале госпожа де Монтеспан садилась со стороны Евангелия, а мадемуазель де Фонтанж рядом с Апостольскими Посланиями, и в таком примерном равновесии дамы молились с четками или Библией в руках, закатывая глаза в благочестивом экстазе, точно святые. Поистине, Двор — наилучший в мире театр!.. Я знала, однако, что равновесие это, и так унизительное для маркизы, на самом деле давно уж нарушено, и что после мессы Король проводит у госпожи де Монтеспан всего несколько минут, почти не глядя на нее. «Лучше видеться мало, но с нежностью, чем часто, но со скукою», — говорила маркиза, пытаясь скрыть разочарование.

Отныне все доставалось юной фрейлине Мадам — и улыбки, и милости, и драгоценности, и пенсии.

Это бурное возвышение сперва удивило, а затем обеспокоило меня почти так же сильно, как самое маркизу, но вскоре я убедилась, что скудоумие мадемуазель де Фонтанж, ее капризы и переменчивый нрав не сделают ее моей соперницею, зато внешние ее прелести, красота и грация, напротив, грозили полностью затмить достоинства госпожи де Монтеспан. Этой последней оставалось только сетовать, как и прежде, на собственную глупость и незадачливость в интригах, и уж, конечно, она по привычке обрушила свой гнев на меня, не имея возможности выказать ненависть главной своей сопернице. Как и пять лет назад, в 1674 году, ее вдруг постигло озарение по поводу моих отношений с Королем.

— Вы стремитесь стать любовницею Короля! — заявила она мне однажды, сидя за туалетом. — Это и слепому видно!

— Мадам, уверяю вас, что вовсе не стремлюсь, — ответила я ей вполне искренне, полагая, что незачем стремиться к тому, что уже имеешь.

В другой раз, зайдя в своих выводах еще дальше, она воскликнула:

— О, вы можете сколько угодно притворяться святошей, но я-то доподлинно знаю, что вы любовница Короля!

Я ответила — хладнокровно и стараясь не солгать.

— Вам, стало быть, желательно, чтобы их было три?

— Ну, разумеется! — гневно парировала она. — Я — для престижа, эта девка — для постели, а вы — для сердечных утех.

Нужно признать, что «несравненная», когда она давала себе труд подумать, рассуждала вполне логично.

Эти приступы ясновидения отнюдь не облегчали мое существование. Оно еще больше осложнилось после того, как маркиза решила выдать меня замуж за господина де Сент-Эньяна и, потерпев фиаско, объявила, что, коль скоро я состою у Короля в любовницах, нас связывают с нею общие интересы, и я должна урезонить мадемуазель де Фонтанж. Она желала, чтобы кто-нибудь разъяснил этой несчастной всю греховность ее поведения. Мне не удалось отвертеться от этой миссии, невзирая на все мои протесты, но я знала, что глупая и злая Анжелика де Фонтанж — это не Луиза де Лавальер и спровадить ее к кармелиткам будет несравненно труднее.

И в самом деле, — выслушав мои увещания, девчонка презрительно бросила: «Мадам, вы уговариваете меня отбросить страсть, как будто речь идет о рубашке!»

— Вы правы, эти рубашки крепко прилипают к телу, — сказала я, отчаявшись убедить ее. — Ваше дело решить, стоят ли они того, чтобы в один прекрасный день содрать их вместе с кожей.

Внутренний голос — без сомнения, не принадлежавший моему ангелу-хранителю, — весьма кстати шепнул мне, что я стараюсь в свою пользу, притом, что сама-то я не нашла в себе решимости сбросить эту «рубашку».

Убедившись в провале моей миссии, госпожа де Монтеспан оставила меня в покое, окружила себя целым сонмом гадалок и астрологов и пустилась в секретные совещания с мадемуазель Дезейе, — словом, окутала свои дела дымом тайны, который, по моему мнению, весьма попахивал серой.

Беспокойство мое улеглось; я все меньше опасалась, что мадемуазель де Фонтанж займет прочное место в сердце Короля. На самом деле его пленяла только ее внешность; но он стыдился своей любовницы, когда она открывала рот на людях. С красотою можно свыкнуться и не замечать ее, но невозможно привыкнуть к глупости, да еще приправленной лживостью и сентиментальностью, особливо когда видишь рядом людей с умом и характером, вроде госпожи де Монтеспан, умевшей замечать в других малейшие недостатки и высмеивать их с блестящей язвительностью, свойственной семейству Мортмар. Когда Анжелика де Фонтанж в один год поглотила одиннадцать миллионов — сумму, при Дворе доселе неслыханную, — Король начал явно охладевать к ней. А вскоре смерть освободила маркизу от соперницы, которую она возвысила своими руками и которой боялась больше всех других женщин.

Мадемуазель де Фонтанж была беременна на сносях, однако, несмотря на это, пожелала ехать в Фонтенбло тем же днем, что и Король, чувствуя, что он ускользает от нее; по дороге в карете у ней случились неудачные роды, ребенок погиб. Как сообщил мне господин Фагон, мой друг и первый врач герцога дю Мена, в результате у роженицы началось заражение крови, а легкие наполнились водою; частые горловые кровотечения и вовсе лишили ее сил. Придворные остряки, среди которых у нее было мало друзей и еще меньше сочувствующих, говорили, что мадемуазель де Фонтанж «пострадала на службе».