Весы - Дон Делилло

— Может, он и даст тебе аванс, — сказала Бренда. — Главное, проси, когда он в настроении.

— Слыхала я, как он дает авансы, — ответила Линетт.

— Это ведь Джек. То есть, иными словами, он не ожидает результатов. Кто сказал тебе об этом, дорогуша?

— Молли Брайт.

— Не слушай ее. Джек такой, клеится только на словах. Трепло страшное. Но это не значит, что тебе придется с боем вырываться из клуба.

— Мне так и говорили. Но это, знаешь ли, чересчур.

— Что именно?

— Ругается на своих девчонок вроде «сука безмозглая» или «спущу с лестницы на хуй».

— Но, дорогуша, здесь же тебе не бухгалтерская контора. Подумаешь, выразился немного.

— У него припадки, он постоянно орет, — сказала Линетт.

— Зато никогда тебя не тронет.

— Молли Брайт предложила заменить Блейз, и что в итоге? Скандал.

— А ты больше слушай Молли Брайт. Знаешь, если б дерьмо было музыкой, она была бы духовым оркестром. Нужны позарез деньги — попроси у Джека. Только не забудь сказать о продуктах. Он ловится на все, что связано с едой.

Линетт сидела в ковбойском костюме, со стеком и длинноствольным револьвером. Бренда считала, что у девушки есть талант, но вот вкуса — ни капли. То, что она показывает, даже стриптизом не назовешь. Скорее порнуха, плюс пара проходок и штришков.

— Мне говорили, что в Новом Орлеане этот Джек — настоящий воротила.

— Он там держит другой клуб.

— Он там держит другой клуб, я знаю.

— Называется «Вегас», — сказала Бренда. — Но насчет воротилы не слышала. Тут надо подумать.

— А что за собаки с ним все время?

— Это его собаки, он считает их своей семьей. Живут в клубе, кроме той, которую он забирает домой.

— Они здесь для охраны?

— Не знаю, что ему охранять тут, кроме нас, стриптизерш.

— Пойду пописать, — сказала Линетт.

— И еще вот что. Джек всегда спрашивает, не гомик ли он. «Как ты думаешь, Линетт, я гомик? Я не кажусь тебе гомиком? Нет, правда, я не похож на твоих знакомых гомиков?» Будь уверена, так он и спросит. «А ты удивишься, если кто-то скажет тебе, что я гомик? Я не разговариваю, как гомик, который хочет скрыть, что он гомик?»

— И что мне отвечать? — спросила Линетт.

— Совершенно без разницы. Это ведь Джек.

Джек Руби зашел с Коммерс-стрит. Пятьдесят два года, пузатый, лысеющий, с медвежьими плечами и грудью, с тремя тысячами долларов наличкой, заряженным револьвером, пузырьком «Прелюдина» и с повесткой в суд мелких тяжб за то, что подсунул в магазине поддельный чек.

Он вошел в гримерку и сказал Бренде:

— Тихо. Дай послушать.

По радио передавали «Линию жизни». Там обсуждали героизм, канувший в прошлое.

Джек сел у второго зеркала, наклонив голову, чтобы лучше слышать.

Диктор произнес:

— Не так давно в Америке на уроке истории у тридцати пяти способных студентов спросили, где находится Гуадал-канал. Менее трети знали, что такой вообще существует. Пламенный героизм, самая великолепная битва за три тысячи лет военной истории, воплощение американского духа, истинной Америки, как бревенчатая хижина на фронтире и родные просторы. Но сейчас все об этом забыли. День Объединенных Наций знает в сто раз больше народу.

На Джеке был темный костюм, белая рубашка и белый шелковый галстук, он носил федору с заломленными полями, которая помещала его в фокус, придавала резкость и направленность — настоящий детектив на задании.

— Люблю я это дело, — сказал он. — Во мне поднимается что-то громадное, когда говорят о нашей стране. Видела бы ты меня, когда по радио объявили, что умер Рузвельт. Я в своей форме плакал как ребенок. А где моя Наездница Рэнди?

— Пошла пописать.

— Она что, такая страстная? Не знаю, что делать. Боюсь, как бы лицензию не отобрали.

— Это же стриптиз, — ответила Бренда.

— На Бурбон-стрит она была гвоздем программы. Но теперь я не знаю, вдруг решат, что ее уж слишком заносит, когда она срывает свои стринги.

— Она хочет славы, Джек.

— Я мог бы ее заставить надевать другую шмотку.

— Она и ее сорвет, какая разница.

— В Далласе нельзя ниже лобка. Из-за нее меня прикроют.

— Она ужасно молода.

— В этом отчасти и секрет успеха. Конкуренты дышат мне в затылок.

— И поэтому ты платишь ей больше, чем нам?

Джек изумленно отпрянул.

— Ничего не знаю, — сказал он. — Когда это выплыло?

— Ты платишь Линетт раза в два больше.

— Бренда, клянусь тебе, я понятия не имею, о чем речь. Я тут вообще ни при чем.

— Платишь ей больше и при этом говоришь, что из-за нее тебя прикроют.

— Я даю ей денег, чтобы она была звездой. Мне позарез нужен гвоздь программы.

— Ты вообразил себе, будто конкуренты хотят вышибить тебя из этого бизнеса. Они просто конкуренты, и зарабатывают на жизнь так же, как мы.

— Да иди ты на хуй, Бренда.

— И вас туда же, мистер Руби.

— Я всего лишь владелец этого заведения, поэтому должен тут сидеть.

— Совершенно верно.

— Мне приходится прислушиваться.

— Делать им больше нечего, только доставать Джека. Ведь Джек у нас главный проныра и ловкач.

— Дай «клинекс», — попросил Джек.

— Я хочу договорить, раз уж начала. Ты вечно думаешь о чем-то своем. Тебя волнует только то, что говоришь ты сам. Ты никого не слушаешь.

— Ты не знаешь, как глубоко под меня копают.

— Потому здесь и стоит крик целый вечер.

— У меня есть только мои собаки.

— С которыми ты очень любезен.

— Ты бы знала, как я жил, Бренда, я до сих пор не могу избавиться от этого. Моя мать тридцать лет своей жизни — клянусь господом богом, истинная правда! — уверяла всех, что у нее в горле застряла рыбья кость. Мы постоянно ее выслушивали. Доктора годами выискивали эту кость своими инструментами. Наконец ей сделали операцию. И в горле у нее не оказалось ничего, совершенно ничего. Она вернулась домой из больницы — и снова рыбья кость.

— Она всего лишь женщина и мать.

— Ей-богу, тридцать лет, мои братья и сестры — побоку. И это еще не худшее. Просто хочу показать тебе картину в целом. Отец был горьким пьяницей. Но мне уже все равно, что они сделали друг с другом или со мной. Я не из тех, кто держит в себе злость. Я только люблю и уважаю этих людей, ведь они страдали в этом мире. Так что не обращай внимания, мне все равно, уходи.