Укрощение герцога - Элоиза Джеймс

– «Один бесчестный плут, и был он тут как тут!» – взревела аудитория. И Имоджин присоединилась к общему хору. Она повела себя точно так, как должна была поступать потаскушка, которую она изображала, и самозабвенно выкрикивала непристойности.

– «Потом в постель легла я, как вдовы все идут»… – продолжала вдова Трэнки с бесстыдными ужимками и гримасами.

– «Как вдовы все идут!» – вновь взревели зрители, и тут Имоджин заметила, что дама в пурпурном чепце тоже выкрикивает припев, но это не отвлекло Имоджин от действий ее спутника, потому что он, он…

– «И тут же оказался со мной бесчестный плут», – пропела вдова.

– «И был он тут как тут», – попыталась подпеть Имоджин, но голос ее иссяк.

Ее сосед целовал и прикусывал мочку ее уха. Его горячий язык медленно скользил по ее коже, дразня и возбуждая ее. Она бросила на него взгляд. Он смеялся хрипловатым и многозначительным смехом, ничуть не похожим на гогот остальных зрителей.

– Прекратите! – сказала Имоджин, переключив внимание на вдову, порицавшую злую мачеху за ее безжалостность к Золушке.

Но он не подчинился. Его зубы прикусили ее ухо сильнее, и это было столь странное ощущение, что она не могла спокойно усидеть в кресле и заерзала, а один раз даже всхлипнула.

Но этого никто не услышал: как раз в этот момент главный герой прокрался на сцену и стащил все пироги, которые вдова Трэнки собиралась продать на рынке. Она заверещала, он обратился в бегство, и вдруг один из пирогов пролетел через всю сцену. Имоджин вскрикнула, когда пирог приземлился в самой ее середине. В последнюю секунду вдова Трэнки увернулась, но пирог попал в одну из злодеек-сестер!

Зрители то вопили, то стонали, в зависимости оттого, куда попадали пироги, летавшие по сцене. Большую их часть удавалось поймать на лету вдове, воришке или самой Золушке. Вскоре их костюмы, лица и вся сцена были щедро усыпаны крошками и кусками пирогов.

– Они замечательные жонглеры! – воскликнула Имоджин, поворачиваясь к своему спутнику.

Рейф раз сто смотрел пантомиму, но никогда не видел Имоджин Мейтленд в подобном состоянии… Она походила на лакомый пирог с вишнями, который он хотел бы съесть без промедления. Он утонул в ее сияющих глазах, прекрасный улыбающийся рот манил его, и он понял, что больше ждать не может.

Он набросился на нее, будто вознамерился проглотить ее возбуждение и радость и в одно волшебное мгновение превратить их в нечто иное. Никогда в жизни он не испытывал большего трепета, в то время как сама Имоджин сначала напряглась в его объятиях, потом дрогнула и тотчас же отдалась его поцелуям. Глаза ее закрылись, дыхание стало прерывистым. Сейчас она была в его власти. Этот вечер его, и он полагал, что теперь она всегда будет принадлежать ему, даже если сама этого не знает.

– Имоджин, – пробормотал он.

– Да, – ответил ему ее дрожащий голос.

– Сегодня вечером я провожу вас в вашу спальню.

Ее веки затрепетали, глаза открылись, и она посмотрела на него.

– Да, – прошептала она. – О да…

Рейф смотрел на сцену невидящим взором. В его распоряжении была ночь, и он должен суметь убедить ее за эту ночь, что они, как никто другой, подходят друг другу в самом важном из аспектов. Потом, когда она будет принадлежать ему полностью, он откроется ей. По лицу его расплылась медленная улыбка. В последние годы у Рейфа была не слишком обширная практика, но уж если в чем у него не было ни малейшего сомнения, так это в том, что он сумеет ублажить женщину и сделать ее счастливой. Он привлек Имоджин еще ближе и крепче сжал ее в объятиях, насколько это позволяли кресла, обитые алым бархатом.

Тем временем пантомима продолжалась. Вдова Трэнки собрала большую часть пирогов. Она решила, что раз их недостаточно для продажи и коли они выглядели не столь свежими, как прежде, то лучше раздать их злой мачехе и ее дочерям. Потому что, как она объявила, принц что-то не спешил. Хрустальный башмачок носили по дворцу уже два дня, а плана, что делать дальше, так и не появлялось. Принц должен был объездить всю округу в хрустальной карете и найти Золушку, но, как и большинство мужчин, он был медлителен. Да, он медлил! Должно быть, не знал, какая постель будет для него самой мягкой.

– Да! – рявкнула толпа зрителей.

– «Если б был он жарким сердцем наделен!» – вскричала вдова Трэнки.

– Да! – отозвалась аудитория привычным ревом. Рейф даже не услышал его.

Губы Имоджин были такими сладостными, столь нежными и восхитительными, что он был готов провести здесь всю ночь.

– «Если б был к тому ж бесстыдным он», – надрывалась вдова Трэнки.

– Да! – грохнула толпа.

– «То тогда во мне бы не нуждался он!»

– Не нуждался! – выкрикнула леди в пурпурном чепце, и все ее ближайшие соседи с ней согласились.

Тут, несмотря на полное неведение Рейфа и Имоджин, что за ними наблюдают, зоркие глаза вдовы Трэнки заметили в зале эту пару: моряка и его подружку, столь занятых друг другом, что, право же, с них следовало потребовать плату в виде фанта.

Настоящее имя вдовы Трэнки было Том, и он был профессиональным клоуном, из семьи, для которой клоунада была неотъемлемой частью жизни, альфой и омегой ремесла.

Склонность к лукавым проделкам и шалостям была его главной особенностью, и его с полным правом можно было бы назвать плутом. К тому же он знал, как угодить уже раззадоренной представлением толпе.

Дав знак своему партнеру Карну едва заметным движением брови (Карн в этот вечер изображал злую мачеху), что он изобрел отличную интермедию на потеху всем, он изменил ритм песни.

– «Ты ныне скромниц не найдешь», – заблеял он.

Толпа с радостью подхватила его слова.

– «Девицы честь не ставят в грош».

– Не ставят в грош! – завопила толпа.

– «И даже если место их в карете, ничто их от позора не спасет на свете».

Толпа охотно подтвердила это мнение.

Очень медленно он обвел указующим перстом зал.

– «Но наказать их мой удел… Когда б и кто б ни повелел»…

– Да! – взвыла толпа.

И тут Том запустил в публику отличный пирог с начинкой из крема, один из лучших, что еще оставались. Он мастерски направил его так, чтобы тот не задел кого-нибудь по дороге. Пирог взвился и полетел вверх – все выше и выше. Толпа захлебывалась от восторга и вопила. Только Рейф и Имоджин не издавали ни звука, ничего не слышали и не замечали вокруг.

Пирог замедлил движение, лениво покружился (Том вздохнул с облегчением, потому что все-таки опасался, что его метательный снаряд приземлится на физиономию матроны с довольно мерзким лицом – она была как раз из тех, кто мог бы задать ему трепку) и наконец не спеша, почти нежно упал на головы двух целующихся любовников. Он опустился им на темя, будто был выпечен специально для них, как особый головной убор.